Константин Гордиенко - Чужую ниву жала (Буймир - 1)

Люди убедились - высоким доверием оделяет Харитоненко старшину. Роман Маркович все знает - в какое время, куда и зачем проедет Харитоненко. Может, старшина будет встречать помещика в пути?

Десятники сообщили, что работа уже подходит к концу. Сотни рук рвут, разбрасывают снежные сугробы. А Роман Маркович тем временем не может отвести помутневших глаз... Здоровая, крепкая дивчина, словно вылепленная из земли, красные как мак, полные икры ее горят... Кровь с молоком девка! Роман Маркович услышал от старосты, что Чумакова дочь Орина ворочает снег за двоих мужиков, а непутевый сынок Захара Скибы только сбивает людей с толку... Людей на шлях насилу повыгоняли - испортились люди, с ропотом работают, очень недовольны...

Лицо старшины наливалось гневом. Что? Недовольны? Воспоминание о спаленном стоге ударило в голову.

- Бей поганую сороку, пока не превратишь ее в ясного сокола!

Лука Евсеевич покорно усмехнулся. Старшина знает, что говорит, он с большими начальниками водится, с земским, его и к самому Харитоненке зазывают... На ветер слов не бросает.

Старшина приказал записать тех, кто не вышел. Теперь не обрадуются будут знать, как не слушаться приказа из волости. Голова Луки Евсеевича всегда полна забот. Под нахмуренным лбом толпятся сложные мысли. Известно, кого пропустить в списках, старосту нечего учить, знает, как поступить... Не укажет же он на Мамая или выборных...

Тем временем из леса показались сани, выехали на расчищенную дорогу, помчались. Перед санями и позади гарцевало по два вооруженных всадника. Старшина поехал навстречу. Дорога была узкая, он свернул с дороги, в снег по самое брюхо загнал коня и сам плелся по пояс в снегу, чтобы предстать пред ясные очи пана. Люди под тополями с любопытством разглядывали закрытые, просторные, теплые сани, покрытые черным как смола лаком, расписанные затейливыми разводами, обведенными красно-золотой каймой. Четверка сытых, вороных коней поравнялась с конем старшины, раскормленным, еле влезавшим в оглобли. Крупы у коней широкие, груди могучие, как заржали - аж дерево затрещало, гул пошел по дороге! Старшина забрел в сугроб, скинул шапку перед санями, доложил кучеру, что дорога в лес расчищена, и кучер что-то ткнул ему в руку. Старшина поклонился, люди тоже поснимали шапки и ждали, хмурые, пока проедут сани. Оттуда никто не выглянул.

Угрюмыми шли люди домой. Намерзлись, устали, тешили себя мыслью, что пан хоть на погрев даст, - так разве у старшины вырвешь? Все видели, как он топтался перед панскими санями и что-то положил себе в карман. Полные неприязни взгляды провожали старшину. Грицко Хрин все видит, все знает. Калитка понаставил своих любовниц продавать водку, известный женолюб, вот и сегодня не сводил с Орины похотливых глаз. Он прогуливает людские деньги, захватывает чужие земли, торгует казной, а с ним писарь, урядник все в этой волости взяточники - обкручивают людей...

Люди роптали, жаловались друг другу, но все же остерегались, чтобы старосты не услышали, а то еще передадут старшине. Хвалили Павла - смелый парень, правду в глаза режет. На что Павло ответил, что пора, мол, всем браться за ум. Уже повсюду села перестали слушаться панов, громят экономии, жгут, расплачиваются за все кривды и издевательства. Только наши терпят... Есть пострашнее враг, чем Калитка. Видели, как пресмыкался он перед Харитоненкой. Искал панской ласки, хотя сам и зарится исподтишка на панскую землю...

Почем знать, кто вложил в голову Павла этакие мысли. Все на свете объясняет людям. Видно, кое-что узнал от других и кое-что своей головой домыслил. Павлу, конечно, приятно слышать похвалу себе, своей смелости.

- Уже подавили войска восстания по селам, - возражают люди Павлу. - У царя сила, скрутил смелых, тюрьмы забиты крестьянами.

- Против силы, против ветра песком не посыплешь, - рассуждает Грицко Хрин.

- А нужно нам стать силой. Вихрем налететь на пана, разметать, чтобы и следа не осталось! - с горячностью отвечает Павло.

И куда же он клонит?

Так и разошлись с вечными жалобами, нареканиями. Но слова, брошенные по дороге, взволновали людей.

Орина с Павлом возвращались вдвоем. Шли молча, отдыхая после дневной суеты. Хотелось, чтобы дороге не было конца. Снег позаметал овраги, стало легко, просторно глазу, ветер спадал, вишневая полоса окрасила запад, но думы были невеселые. Орина заглядывала в глаза Павлу, он почему-то отводил взгляд, хмурил брови, - должно быть, нелегко ему. Три года она знается с ним, подруги уговаривают Орину бросить Павла, забыть - ведь он слоняется по людям ради заработка. Разве не найдет она себе зажиточного хозяйского парня? Батько, Иван Чумак, сам не большой хозяин, ругает дочку, чтобы не водилась с Павлом. Не сможет он прокормить жену. На чем ему хозяйствовать?

Несчастная ее доля. Павло стал утешать девушку: скоро полетят короны, засияет правда на земле, тогда люди установят свои законы, и каждая дивчина сможет выбрать парубка по себе, и парубок - дивчину.

Орина со страхом, однако доверчиво прислушивалась к этим отрадным словам. Никто так, как она, не ждет этого заветного дня - тогда они с Павлом смогут повенчаться.

2

В белых свитках, отделанных аксамитом, разноцветными лентами, шнурами, с выпущенными мережками, с ладно уложенными косами да еще с цветком около повязки - уж лучше нигде не повязываются, чем в Буймире! девушки сходились на гулянку.

Орина одевалась у своей подруги Маланки - сестры Павла. Еще дома, когда мать из хаты вышла, Орина сунула тайком цветастый новый платок за пазуху, потому что мать не дала бы надеть праздничное. Сестричка Марийка тайком вынесла из хаты новую корсетку.

Мать Лукия, когда шьет дочерям сорочки, всегда мерит на себя - чтобы были на вырост. Странное обыкновение! Орина, хоть и рослая дивчина, но матери не догнала, и теперь приходилось дочке сужать и прилаживать наряд. Рукава - хоть шесток подметай, пазухи - хоть каравай клади. Орина расправляла платье перед зеркалом, Маланка со смехом вертела подругу. Хорошо, что нет хлопцев.

Но Орине не до смеха. Мать глаз не спускает с дочки, праздничную девичью одежду держит под замком, учит, чтобы Орина смолоду честь берегла. Не большого хозяина дочь, должна быть матери покорной, послушной. Бедную девушку работа и честь красит, богачка - та волами, землею залатает свой грех... На посиделки идешь - мать непременно проверит, сколько пучков кудели взяла, а как воротишься - сколько пряжи принесла, пряла ты или гуляла.

Орина лукаво обратилась к хозяйке:

- Тетка Татьяна, должно быть, не такая?

Маланка не дала матери слова вымолвить:

- Такая же, такая же!

Пожилая женщина залюбовалась красивой девушкой - давно с Павлом водится, может, посчастливится сыну. Покорная, работящая невестка придет в дом, утеха и помощь свекрови на старости лет, а то она уже слаба здоровьем. Маланка ведь на выданье. Все село знает Орину. Убирают коноплю, так она на тридцать пучков больше каждой нарвет. Ленивая Ульяна Калитка всегда убирает до самого Маковея, если люди не помогут.

Просторная хата бабы Жалийки прибрана, натоплена. Сюда пришли парни и девушки, чтобы отгулять, отпеть заговенье. Потому что дальше пост - шитье, пряденье за огурцом да квасом.

По-праздничному нарядная молодежь завела песню про дивчину, что приглянулась казаку не своей красою, не русою косою, а приворожила своим чистым сердцем.

Орина с Павлом сидят рядышком, и удивительное чувство будит в них эта песня - она согревает сердца, роднит. Оба поотвыкли от радости. Набегали, тревожили неспокойные мысли. Заработать негде, хата убога, а дивчине не дадут ждать.

Маланка с Максимом - те не печалятся. Не покорится Максим отцу, Ивану Чумаку, который, как известно, не очень расположен и к Павлу и к Маланке.

Посиделки только начинались. В жаркой хате было шумно, окна оттаяли, лица блестели, бил бубен, заливалась ясноголосая скрипка. В танец вступали торжественно, плыли, кружились...

Девушки с богатых дворов были без пары, их хлопцы еще не пришли, где-то гуляют. Хмурилась, пыжилась полная дочь старшины Ульяна. Неприветливым взглядом окидывала пары спесивая пышная Мамаева Наталка дочь церковного старосты, самого зажиточного хозяина во всем Буймире. Низкорослая, неповоротливая Настя Мороз дремала.

Было душно, парни обмахивались беленькими платочками, а девушки вырывали их из рук. Впору хоть и не вынимать парубку платочка - вмиг дивчина выхватит. Но, видно, парни для того и носили их в праздник, чтобы заигрывать с девчатами.

Нудно сидеть так неподвижно. Уже завечерело. Ульяна злилась, злилась, наконец поднялась, вышла на середину хаты, вероятно, хотела прогнать досаду, лениво раскачивалась, тяжело притоптывала, кружилась, поднимала ветер и бренчала монистами. Посиделки гуторили - такое монисто из дукатов у Ульяны Калитки, что не понятно, как только шея выдерживает.

Девушки перешептывались: