Константин Гордиенко - Чужую ниву жала (Буймир - 1)

Ах ти, зимушка-зима,

Ти холодна, студена...

Все приумолкли, задумались. Хата заворожена песней, которая тягуче гудит, переливается в широкой отцовской груди, пронимает душу.

- Куда ни кинь - все клин... Куда ни повернешься, спина голая, выкладывает свои сокровенные думы бывалый дед Ивко. - А тут еще внук беду накличет, со старостой на шляху заспорил, никому не смолчит, не спустит. Счастье, что отменили волостные розги, а то бы живо выдрали да запрятали в каземат. Святое писание говорит: смиряйся... терпи...

Павло не дал старику довести до конца свои поучения:

- Нет ни бога, ни полубога на земле...

И в кого это внук удался - недоверок какой-то, нагнал страху на домашних.

Захар прямо-таки оторопел от необычайных слов сына, направленных против закона, ничего не щадящих, уничтожающих все на свете. Не услышал бы кто, не узнали бы люди, а то дойдет до недобрых ушей, тогда беды не оберешься. Восстал сын против закона! И где только набрался он такого духа? Отец диву давался, когда увидел как-то, что сын по-печатному мерекает, в книге читает. И дня в школе не был, букв не знал, а где-то научился. Захар заметил: как вернулся сын в прошлом году из экономии, удивительная перемена случилась с ним. Раньше веселый, разговорчивый, стал он теперь задумываться. Уставится в угол взглядом и так и застынет. Что бы это значило? Вот и сейчас: латал бы себе сапог без дум, без тревог, - так нет, заговорил страшными словами о правде, о воле, о том, как царь Микола усыпил эту волю, а чтоб ее разбудить, нужно всем миром, всем обществом обух сталить... Даже кровь стынет. Захар предостерегает сына - чтоб не услышал, не дознался старшина... Кто его знает, где сын там бродит, с кем водится, может, что-нибудь и услышал дельное, но только если все это дойдет до старшины - в цепи закуют, в Сибирь сошлют и следа не найдешь. Всем тогда не миновать беды из-за Павла.

И мать Татьяна просит, молит буйного сына, чтобы берегся, не осиротил убогий род. Сын успокаивает ее, утешает, за себя постоять сумеет. Настанет час - придет панам расплата за кривду, за издевательство. Крестьяне вырвут землю у Харитоненки, потому что как же дальше жить?! Трудящиеся станут хозяевами везде - на земле, на заводе...

Далеко залетают мысли у внука, должно, вычитал что-нибудь в книжках, которые пишут те... как их, что бунтуют людей? - демократы... Дед Ивко тоже кое в чем разбирается: еще когда был в Ростове на кирпичном заводе, слышал между рабочим людом разговоры про панское обирательство, про восьмичасный день, выкупные и волю. Теперь эти разговоры, видно, перекинулись, перекатились в село...

- А что, неправда? - придрался внук к дедовым словам. - Вот ведь замотал Харитоненко крестьянскую землю, передвинул межи, теперь сдает в аренду эту же землю, околпачивает людей. А за что и кому мы выкупные платим?

Против этого, понятно, никто ничего не может возразить - издавна эти докучливые думы припекают людей, жить не дают. Кабы общество могло отсудить у помещика те земли! Давно хлопочут об этом, еще Павло несмышленышем был. Беда, нет просвещенного человека, что повел бы людей, помог, направил бы. Есть один, да и тот жулик, - волостной писарь. Обманет. Человек с головой, но дурной... С богатым судиться - лучше утопиться. Высоко летает внук, залетает за облака...

Захар с дедом хоть и не прочь послушать завлекательные речи хлопца, снисходительно относятся к ним, ведь эти речи никому не помогут. Вот и ведут Захар с Ивком свои разговоры о горьких крестьянских делах, о скудных заработках. Поучают Павла - не видал он еще лиха. Захар ходил молотить за двадцать копеек. За пять дней едва выколачивал рубль.

Дед Ивко перехватывает Захаровы думки:

- А теперь машины людей обездоливают. То вы бы зимой по хозяевам с цепом ходили, был бы заработок, а нынче Мамай, Калитка своими молотилками зерно уже обмолотили, и не только себе, но и людям.

- Машина вырывает работу, - угрюмо соглашается Захар. - У Харитоненки давно машины молотят, появились еще лобогрейки, самоскидки, косаря и не нужно... И как дальше жить?

...Ти зморозила купця...

...Ти холодна, студена...

И снова зазвучала песня, и снова наседали невеселые думы, но, как ни нудно на сердце, песня все же скрашивает серый день.

- Кабы знать, что подрядимся, - советовался Захар с сыном, - пошли бы завтра в экономию. А то опять откажут, пропадет день, опять возвращайся не евши. Из дома нечего взять.

Изголодавшаяся, истощенная мать Татьяна оперлась на рогач и следила за огнем в печи, но, услышав разговор о харчах, сразу оторвалась от дум. Осенью она насобирала опят, насушила и теперь сварила похлебку. Кабы бросить туда горсточку пшена, был бы сытный кулеш, а то - постный, водичка. Ладно, лишь бы горячий... Засыпала пшеничной мучицы, накрошила луку, вышло густо, пусть садятся ужинать. Кабы гречневой муки добыть, сварила бы галушечек...

Недогадливому человеку, пожалуй, никак невдомек - совсем не похоже, что в хате Захара острая нужда. На столе белое рядно, поставлены хлеб, капуста, огурцы, хрен, а посреди стола - праздничная полная бутылка. Словно люди ждут гостей. Но гостей, конечно, не будет, и в бутылке совсем не водка, - просто, чтобы было как у людей, пусть себе праздничный стол тешит глаз, будто и нет нужды никакой.

Сегодня Захар спозаранку надел не будничную свитку, смазал дегтем сапоги и пошел. Куда пошел? Дела у него, что ли, нету? Пусть люди думают может быть, в церковь или в волость, а то, может, даже в экономию. Человек общественный, мало ли какие дела бывают у такого человека.

Не то чтоб у него не было родни или некуда было идти. Придешь, а у родни тот же достаток, такой же точно стол. Не будут же потчевать родича огурцами да квасом.

Вернулся Захар такой же озабоченный, как и был, когда уходил.

...Дед Ивко нашел выход:

- Придут святки, у батюшки снова купим сухарей. Он с молитвой пойдет, насобирает паляниц.

- Он свиней ими кормит. Вот разве зацветут, тогда продаст, - едко заметил внук Павло.

- И на том спасибо.

Печальные мысли пришли матери в голову.

- Люди свиней выкармливают, овец, припасают сала, шерсти.

Вечные неудачи повисли над родом, Скибы. Летом заработали в экономии денег, купили поросенка. Думали, выкормят за зиму, продадут, призаймут еще денег, заработают и купят лошадь. Но поросенок пошел за долги - нужно ведь обуться, одеться, прикупить хлеба, картофеля. Да еще подать придавила, набегают недоимки... А единственная скотина, корова, без молока, только корм переводит, весной лишь отелится.

За ужином семья совещалась, где завтра достать работу. Опытный дед Ивко советует поставить магарыч скотнику. Если принести гостинца, могут взять на работу. Такой сведущий этот дед Ивко с остренькой бородкой: на небо посмотрит - все знает, куда какая звезда идет... Только Захар не надеется на отцовские советы. Разве другой придет без магарыча? Еще лучший принесет. Не так уж велик и заработок. Поработаешь неделю, мешок картошки купишь либо муки.

Тогда Ивко рассказывает домашним о былых событиях. Словно ости в мешковину, обильно вонзились они в седую память.

Около мельницы столпились подводы, как на ярмарке. Днюют, ночуют - не бросишь же зерно без надзора - ждут очереди. А подводы все прибывают и прибывают.

Выходит мельник.

- Что у тебя в мешке?

- Мед.

- Ставь мешки наперед.

Оттолкнул все мешки, поставил.

- А у тебя что?

- Горелка.

- Тебе и мерка! Сыпь и мели.

- А кто приехал с гречихой, просом, подождут до рассвета...

Казалось, вековой опыт заложен в этих будничных поучительных словах, которые угнетали молодежь - Ивко к тому и клонил.

Семья похлебала постную похлебку. Горячая жидкость приятно согревала желудок, а тревога, забота все разъедали душу...

Тут еще новая напасть свалилась - вот у Захара голова и неспокойна. Старшина купил землю рядом со Скибиной нивкой. Это значит - беги скорей продавай или меняйся. Закрутит. И писарь податями задавит. Это уж, как пить дать, закрутит. Ведь не обойдется же без того, чтобы корова не ступила на соседнюю нивку. Калитке только бы врезаться клином. Он уже прихватил немало земли вот так, по кусочкам. Штрафами, угрозами задергал людей. Как зайдет скотина на голую землю - штраф. Перенимает ухватки Харитоненки, и люди трепещут, пошло беспокойство. Теперь, по всему видно, подбирается к Захаровой нивке, что около Косых Ярков. Осьмуха земли, самый большой клин. Ой, горе, горе!

Целый вечер Захар точит пилу, чтобы завтра что-нибудь заработать. Хоть в Сумы, хоть в Лебедин - не близкий путь. Батько с сыном решили идти в Лебедин пилить дрова.

Дед Ивко парил на печи немощное тело и словно оправдывался:

- Пошел бы и я, да уж ноги меня не носят, руки не служат.

Туманный рассвет сыпал снежком, крикливое воронье слеталось на базарную площадь.

Высокие белые колонны радовали глаз необычайной красотой. Густые базарные запахи - дегтя, кож, извести, керосина, олифы - кружили голову, проникали в душу, будоражили. Захар перекрестился на золотистые, как августовские тыквы, купола собора, на острый шпиль земской управы - на все четыре стороны. Дроворубы обходили каменные дома, заглядывали в просторные дворы. Душистый запах свежего хлеба мутил рассудок - сколько соблазнов, приманок в этом, Лебедине! Дроворубы туго затянули пояса поверх своих сермяг.