Майя Лавринович - «Регулярная академия учреждена будет…». Образовательные проекты в России в первой половине XVIII века

Обзорный характер носит и посвященный «прибыльщикам и доносителям» небольшой очерк М.В. Клочкова. Среди его наблюдений представляет ценность указание на обращения «снизу» как на один из устойчивых источников законодательной инициативы, берущий свое начало в давней традиции обращений к государю от частных лиц или групп населения (например, челобитная белозерцев 1539 года с просьбой об установлении земских учреждений). Исходя из этого, Клочков подчеркивает существование весьма широкого круга доносителей и прожектеров, в который он включает в том числе и князя Михаила Григорьевича Ромодановского, но одновременно противопоставляет «прожектеров» и «правительство», настаивая, что «правительство Петра Великого… было довольно самостоятельным» в отношении получаемых им проектов10.

Наиболее наглядно искусственность границы между прожектерами и «настоящими» государственными деятелями видна в недавних работах С.В. Андриайнена, подробно изучившего прожектерскую деятельность Петра Ивановича Шувалова в ее и интеллектуальном, и придворно-политическом контексте11, и Я.И. Лариной, посвященной деятельности Генриха Фика, составлявшего многочисленные проекты в силу своих прямых должностных обязанностей12. С.В. Андриайнен (следуя здесь В.Н. Строеву), придерживается определения проекта как особого вида публицистического произведения XVIII века, содержащего план преобразований, «адресованный императрице и/или высшим руководителям государства. Проекты писались особым языком, со своим комплексом риторических приемов, применявшихся для достижения поставленной цели»13.Исследователь видит несколько причин, обусловивших всплеск прожектерства в России в эпоху Петра: это активная реформаторская деятельность самого царя, дававшая подданным возможность реализовывать свой творческий потенциал; карьерные соображения – стремление привлечь внимание монарха, получить награду или повышение; наконец, социально-экономический кризис – денежные затруднения короны и обнищание подданных, побуждавших современников к поиску рецептов финансового и фискального оздоровления. Андриайнен выделяет два типа проектов: проекты универсальные и проекты узкоспециальные («о развитии какой-либо одной идеи, способной принести государству пользу»); дает обзор прожектерства первой половины XVIII столетия; рассматривает особенности проектов как жанра, выявляя характерную структуру текстов и используемые авторами риторические приемы14.

Этим, однако, перечень работ, в которых предпринимается попытка комплексного изучения феномена прожектерства как формы государственной деятельности в России, по сути, и исчерпывается. Как можно видеть, в них прожектерство до некоторой степени описывается, но не объясняется: не ясны ни его механика, ни факторы, делающие тот или иной «прожект» возможным и успешным или, наоборот, провальным. Соответственно, не раскрывается и место прожектерства в осуществлении реформ, в построении раннемодерного государства в целом: в работах, посвященных преобразованиям той эпохи, доминирует макроподход, где предметом рассмотрения являются скорее широкие волны реформаторства и «контрреформаторства», но механизмы, определяющие содержание этих волн, конкретное наполнение институциональных преобразований, системно не рассматриваются. Не объясняются и движущие силы этих процессов: реформы во многом просто «происходят»15.Ярким исключением в этом смысле является недавно вышедший сборник, посвященный именно детальному изучению конкретных примеров реформаторства в Европе XVI–XVIII веков, многие из которых весьма близки к прожектерству в чистом виде16.Однако общей рамкой для рассматриваемых кейсов выступает именно культурный сдвиг, легитимация сознательного обновления: вопрос о том, почему реализуются именно те или иные анализируемые в сборнике проекты (а не какие-то иные), авторами не ставится.

Как представляется, если рассматривать прожектерство именно в контексте политической механики раннемодерных преобразований вообще и петровских в частности, то прожектеры оказываются частным случаем агентов изменений, определяющих динамику институционального строительства. При таком подходе изучение прожектеров и прожектерства может задать структурную рамку для рассмотрения механизмов и движущих сил преобразований. Если, выражаясь словами Дугласа Норта, «институты… создаются скорее для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил»17,то при изучении факторов, определяющих конфигурацию и траекторию реформ, причин успехов или неудач тех или иных преобразований, имеет смысл отойти от обсуждения «реформ» вообще как абстрактных конструкций и рассматривать в качестве базовой единицы анализа конкретные институциональные изменения. В самом деле, у каждого из таких «квантов» изменений неизбежно есть свой автор, есть противники, в результате каждого из таких изменений появляются свои бенефициары и свои проигравшие – и, соответственно, реализация каждого из этих изменений требует вложения определенных усилий и ресурсов. Очевидно, что для того, чтобы изменение состоялось, его сторонники (потенциальные бенефициары) должны вложить достаточно ресурсов и усилий, чтобы преодолеть сопротивление тех, кто в результате такого изменения проиграет. Во главу угла, таким образом, становится изучение самих агентов изменений, обстоятельств возникновения коалиций, необходимых для осуществления изменений, и способов привлечения ими необходимых и достаточных ресурсов.

Подобная проблематика все активнее рассматривается исследователями в области экономики и прикладной политологии, интересующимися движущими силами изменений и новаций в бюрократических системах. На первый взгляд такие системы по самой своей природе, описанной еще Максом Вебером, должны были бы ориентировать чиновника на действия исключительно в рамках существующих правил и регламентов, на выполнение рутинных функций – как же тогда они могут порождать новации, изменения? В поисках ответа на этот вопрос исследователи прибегают к аналогиям с процессами изменения и обновления в экономике. И если в экономике движущей силой изменений и новаций полагается предприниматель, которого толкает к постоянному поиску нового рыночная конкуренция, то в бюрократических системах выделяется фигура «институциональных/административных/бюрократических предпринимателей» – акторов, которые заинтересованы в тех или иных институциональных условиях и которые мобилизуют ресурсы (организационные, политические, финансовые и иные) для создания новых институций или трансформации существующих18. Формы такого предпринимательства, факторы, объясняющие возникновение таких предпринимателей и успех (или неудачу) их проектов, рассматриваются в последнее время в целом ряде специальных работ19.

Удачным примером осмысления modus operandi таких агентов на конкретно-историческом материале Нового времени может служить модель институциональных новаций в науке, предлагаемая Сергеем Козловым в его работах, посвященных становлению Практической школы высших исследований (ПШВИ) в Париже20.Задаваясь вопросом о том, как вообще возможны были научные новации во Франции Нового и Новейшего времени, в условиях мощнейших институциональных блокировок, осуществляемых монополистом в лице университетской корпорации, автор приходит к выводу о ключевой роли операций по «институциональному шунтированию» – построению боковых каналов, позволяющих обходить эту институциональную блокировку. ПШВИ оказывается одним из примеров такого шунтирования, и именно с ней связаны едва ли не все ключевые прорывы во французских гуманитарных и социальных науках с середины XIX по середину XX века. Как полагает С.Л. Козлов, построение таких институций – в обход университетов-монополистов – становится возможным именно как результат «интеллектуального предпринимательства». Опираясь на давнюю работу Джозефа Бен-Дэвида «Роль ученого в обществе»21, автор описывает такое предпринимательство, как «„вертикальное“ сложение усилий отдельных научных „антрепренеров“ или научных клик (обычно соотносимых с теми или иными политическими тенденциями) с одного конца вертикали и усилий отдельно взятых администраторов и политиков с другого ее конца». Автор предлагает схему распределения ролей в рамках таких клик, в общем виде включающих «администратора», собственно реализующего проект; «прикрывающего» («политическая фигура или политическая сила, обеспечивающая проекту политическое прикрытие»), и «исполнителей»-экспертов, на мнение которых опирается администратор. Возникновение такого «вертикального сговора» основывается на «слабо институционализированных социальных взаимодействиях», где «формальная коммуникация между институтами» заменяется «неформальной коммуникацией между отдельными реформаторами-индивидами». Как поясняет Козлов, «для формирования подобного рода констелляций решающее значение приобретают факторы, так сказать, микроисторические: стечение обстоятельств, личные связи, личностные особенности». Ключевую роль здесь играют «выскочки» – акторы, которые не вписаны в существующие корпорации и потому не могут самореализоваться в их рамках и которые одновременно не связаны устоявшимися в корпорациях системами отношений. Способность таких акторов – как полагает С.Л. Козлов, именно в силу случайного сложения обстоятельств – выстроить коалицию с теми или иными лицами, принимающими решения, и является ключом к успеху; как видно из его изложения, это происходит в том числе, если «выскочка» обещает «патрону» возможность осуществить некоторую идею, проект, которые идут вразрез с интересами доминирующих корпораций. И хотя сам Бен-Дэвид полагал такой способ новаций уникальным именно для французской модели организации науки, как справедливо отмечает С.Л.Козлов, он выглядит до боли знакомым и специалистам по российской истории: вероятно, речь тут может идти о более широко применимой модели.