Сборник статей - Известные и неизвестные открытия XX века

Большое влияние на поэтические вкусы Жирмунского-подростка оказал его домашний учитель Григорий Яковлевич Красный (1881–1970), впоследствии известный юрист и общественный деятель, а тогда студент, дававший Жирмунскому частные уроки латинского и древнееврейского языков. Они много спорят, обсуждают стихи. Красный явно хочет направить вкусы своего ученика к эстетизму, тот сопротивляется. Но каждый раз задумывается над словами Красного. Так, в разгар декабрьского вооруженного восстания в Москве Жирмунский пишет несколько стихотворений, полных гражданского пафоса, но довольно банальных в художественном отношении. Он показывает эти стихи Красному. 30 декабря 1905 г. Жирмунский записывает в дневнике реакцию Красного: «Читал Г<ригорию> Я<ковлевичу> мое стихотворение на московское восстание. Он остался очень недовольным: тема, по его мнению, избитая, образы давно всем надоели, содержание не идет дальше переживания Марсельезы на манер всяких новейших стихотворений»[63].

Однако уже спустя три недели Жирмунский начинает колебаться. В записи от 23 января 1906 г. отражены его метания между гражданской лирикой и чистым искусством: «Что писать, где истинная поэзия, я не могу найти решение этому вопросу… Но как не сбиться с пути поэзии на дорогу пустого декламаторства и рифмованной прозы? …А все-таки я теперь в колебанье. Я то повторяю себе грозно: “поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!”, то стараюсь уйти в область чистого искусства. Вечный вопрос! Однако все мои симпатии на стороне поэта-гражданина»[64]. Далее Жирмунский вновь пишет гражданское стихотворение (Братья! Дружно соберемся / Все, кто правду могут петь! / Чтить свободу поклянемся, / За свободу умереть!). Но неожиданно он сам себя обрывает, чувствуя фальшь и подражательность своих строк: «И вот после этого воинственного гимна я вдруг решил посвятить себя описаниям природы, развитию слога, идеалу чистой красоты. Что-то напыщенно-ложное показалось мне в предыдущих опытах на гражданскую тему, риторическое. И все-таки это искренне, более идет от души, чем слова наших знаменитых школьных политиков, мужей слова (иначе не умеющих работать, дело делать). Откуда же мои колебания?»[65]. Он пишет два стихотворения, объединив их под общим названием «Из лирики природы». Но тут же сам как будто стыдится своего поворота к эстетизму. С определенной долей самоиронии он замечает: «Теперь мне остается писать: “Закрой твои бледные ноги!” Это уже совсем “чистое искусство”. Да здравствует преемник Валерия Брюсова! Ура!»[66].

В марте 1906 г. в училище начинает работать литературный кружок. Готовясь к заседанию кружка, Жирмунский читает статьи Писарева «Реалисты» и «Базаров». Несмотря на то что он по-прежнему привержен принципу общественной полезности искусства, из дневниковых записей хорошо заметно неприятие Жирмунским утилитарного подхода Писарева к искусству. Это отталкивание еще более усиливается в записи от 5 марта, где, анализируя образ Базарова, Жирмунский приходит к выводу, что «отрицание нигилистом искусства, наслаждения красотой, борьбы за цивилизацию и т. д. находит себе причину исключительно в узкой партийности взглядов»[67]. С этого дня неприятие Жирмунским общественно полезного подхода к искусству, к поэзии резко усиливается. 12 апреля 1906 г., под впечатлением весеннего настроения, Жирмунский пишет лирические стихи, довольно подражательные, но явно выдержанные в русле «чистого искусства». «Да, у декадентов нужно поучиться умению пользоваться языком: как гениально переведено, например, Бальмонтом 4-е действие “Освобожденного Прометея” Шелли. Это сплошная музыка! – Я собираюсь учиться форме у декадентов, чтобы разбить их их же орудьем. Кто сумеет, подобно классикам, сочетать божественную красоту формы с глубиной содержанья, тем самым докажет несостоятельность декадентства»[68].

Фактически эта запись знаменует подспудный переход Жирмунского на позиции эстетизма, в котором он еще сам себе не до конца признается. В записи от 13 мая, подводя итог пережитому в завершающемся учебном году, он, в частности, отмечает: «Конец года принес много новых колебаний: увидав внезапно перед собою молодой русский Парнас, декадентов, я смешался, почти сбился с пути. И теперь еще передо мной дилемма: где поэзия, в жизненной правде реализма, или в учении об искусстве для искусства»[69].

Итак, 1906 г. можно считать неким рубежом в эстетических предпочтениях юноши Жирмунского. Начиная с 1906 г. и вплоть до 1912 г., т. е. два последних года в Тенишевском училище и весь период студенчества в Петербургском университете, Жирмунский непрерывно пишет стихи. Особенно плодотворными для его поэзии стали студенческие годы. На поэтические вкусы Жирмунского, несомненно, повлияла дружба с Василием Васильевичем Гиппиусом (1894–1942), будущим профессором Ленинградского университета, а тогда студентом романо-германского отделения Петербургского университета. Их знакомство восходит еще к годам совместного учения в Тенишевском училище. Именно в этот период оба юноши увлекаются поэзией, сами пишут стихи, ищут знакомств с литераторами. Однако тогда они еще не были близкими друзьями. Настоящее сближение происходит в студенческие годы, на романо-германском отделении Петербургского университета. Друзей соединяет не только совместная работа в семинаре, но и общие литературные интересы. В 1909–1910 гг. оба они регулярно посещают заседания Общества ревнителей художественного слова (Поэтической Академии), собиравшегося в редакции журнала «Аполлон», под председательством Вячеслава Иванова. Гиппиус, в большей степени, чем Жирмунский, связанный с литературным миром, был завсегдатаем заседаний Академии.

В настоящей статье мы хотели бы рассмотреть стихи Жирмунского 1909–1911 годов, собранные в три сборника: «Стихи 1909 года. I. Январь – август» (45 стихотворений), «Стихи 1909 года. II. Август – январь (31 стихотворение)», «Стихи 1911 года. Январь – декабрь (25 стихотворений)». Они действительно написаны под сильным воздействием символистов и в традиции символистской школы.

Прежде всего обращают на себя внимание эпиграфы. Русская поэзия представлена в них цитатами из М. Лермонтова, Ф. Тютчева, А. Фета, А. К. Толстого, Вл. Соловьева, З. Гиппиус, Ал. Добролюбова, А. Блока, В. Брюсова, Ф. Сологуба. Из европейских поэтов много эпиграфов из поэзии Гете, Шелли, Россетти, Новалиса, Ницше. Если задаться вопросом, что общего увидел Жирмунский-поэт в лирике таких разных авторов, то напрашивается ответ – романтизм. Именно в эти годы, занимаясь в романо-германском кружке и работая в семинаре Ф. А. Брауна, Жирмунский изучает творчество и эстетику немецких романтиков. Пройдет всего несколько лет, и в последней главе своей первой книги «Немецкий романтизм и современная мистика» (1914) он назовет символистов неоромантиками.

Во многих стихах Жирмунского присутствуют мотивы из поэзии романтиков и символистов. А. В. Лавров справедливо указывает на блоковские реминисценции в стихотворении из сборника 1909 года «Ты для меня моя Сольвейг, моя дорогая…»[70]. К этому можно добавить, что мотив Сольвейг, навеянный известным стихотворением Блока, повторяется и в сонете «Роза и Сольвейг» (из того же сборника) и особенно ярко – в стихотворении из цикла «После молитвы»:

[71]

Можно отметить и другие мотивы, лежащие в традиции Блока и его предшественника Вл. Соловьева, в частности в стихотворении из того же цикла «После молитвы»:

[72]

В стихотворении «Сады твои, о, светлые и чистые…» явственно слышится отзвук знаменитого блоковского «О доблестях, о подвигах, о славе…»:

[73]

Стихотворение, написанное в июле 1909 г., вызывает в памяти блоковские и брюсовские мотивы и образы:

[74]

Стихотворение «Alba» имеет подзаголовок «Подражание неизвестному средневековому образцу», но при этом его композиция, построенная на амебейном параллелизме, восходит к Бальмонту: