Николай Либман - Творчество Н.С. Лескова 60-80-х годов XIX века

Маня - особый человек. Я бы сказал, она по натуре художник. Она воспринимает мир чрезвычайно обострен­но. И когда она впервые смотрит на свой портрет, напи­санный Романом Прокофьевичем, она испытывает неко­торое волнение, растерянность и в то же время проникно­вение. Она несколько огорчена, что Истомин рассмотрел ее внутреннюю сущность, угадал ее характер - она бы ска­зала: угадал ее душу. С этого момента начинается сбли­жение Истомина с ней. Она еще не девушка, еще полуре­бенок, но уже тот самый полуребенок, который через два- три года будет сложившимся существом. Ее ожидают самые большие страдания - это страдания первой любви. Лесков их очень хорошо показывает. Я думаю, что он их показывает лучше, чем Тургенев. У Тургенева здесь все расплывется, начнутся диалоги, описания, вздохи. Ниче­го этого нет у Лескова. Как художник с тактом, он дает это объяснение, как теперь говорят, за закрытой дверью. Ида слушает, что происходит в комнате, где находятся Маня и Истомин. Слушает и понимает, что там происхо­дит. И в то же время стремится сделать вид, что она ниче­го не понимает. Это своего рода защита, чтобы никто дру­гой не мог ничего понять. И рассказчик, который здесь присутствует и тоже понимает, что там что-то происходит, только иногда смотрит на Иду и видит, что та все понима­ет и только делает вид, что она ничего не слышит. Входит мать. У Иды вырывается: «Славабогу, мама пришла!» «Ах, Софья Карловна здесь!» - говорит рассказчик. Этим сни­мается напряжение сцены первой любви, первого поце­луя, который они услышали, но сделали вид, что не слы­шат его и вообще не знают, что происходит.

Рассказчик здесь, как действующее лицо, очень хо­роший, он заботится о Мане, об этом юном существе, ко­торое только что входит в жизнь и судьба которого еще неизвестно как сложится. А Роман Прокофьевич - извес­тный соблазнитель, он смотрит на каждую женщину, каж­дую девушку как на жертву, его девиз - старый девиз, всем надоевший: надо сорвать распустившийся цветок, на­дышаться им и бросить - авось кто-нибудь подберет. Эта печоринская фраза не фигурирует в повести, но она про­ходит через весь характер Романа Прокофьевича. Это му­зыкальное звучание, которое создает особый фон романа. Он не герой-разрушитель, нет, он не демон. Это бес. Но бес страшный.

Художественная натура Мани еще ничего не созда­ла. Она только переживает, у нее обострены все чувства, она сплошной клубок нервов, страшно болезненно реаги­рует на все. Конечно, она не только не противится Исто­мину, наоборот, идет ему навстречу, чувствует себя вдох­новленной. Маня его любит так, как может любить толь­ко вступающее в жизнь существо - с необыкновенной силой, силой самозабвения, самоотречения.

И Ида увлечена Романом Прокофьевичем. Свое под­спудное чувство она ни перед кем не открывает, даже пе­ред Машей, которую очень любит, которой покровитель­ствует.

Рассказчик, как всякий мужчина, более груб, чем женщина, по своим ощущениям, по своим представлени­ям, по своим духовным и душевным возможностям, счи­тает, что роман надо прекратить, не понимая того, что это­го прекратить невозможно. Или почти невозможно. По­тому что люди не властны над своими чувствами. С точки зрения рассказчика, человек все может. В результате уро­ки живописи, которые давал Истомин Мане, прекрати­лись. Но свидания не прекратились. Опять наш рассказ­чик намекает художнику, что игра с огнем опасна. Роман Прокофьевич тоже понимает, что нужно это дело прекра­тить - и уезжает за границу. До сестер доходят слухи о том, что он там дрался на дуэли с князем. Страх Маши за жизнь Истомина - вершина, кульминация ее любви. Но взаимного чувства у Романа Прокофьевича нет.

Далее события развиваются совсем нехорошо, пото­му что Маша заболевает. Но это не болезнь, это беремен­ность. Маша разрешается выкидышем недоношенного ребенка. С этого момента она тяжело психически заболе­вает, наступает реакция на все пережитое. Ее помещают в специальное учреждение, где стараются вернуть к нор­мальному состоянию. В это время и Роман Прокофьевич возвращается из-за границы. Когда ему рассказывают, где Маша и что она пережила, наш ловелас несколько сму­щен. «Вы, кажется, были ранены на дуэли? - Да, пустя­ки, дрался с князем. - И глубокая рана? - Да нет, на мне все заживает».

«Все заживает, всякая рана»... Лесков одной фразой дает характер героя. И рана от Маши тоже заживет. Зна­чит, это не трагедия. Трагедия его впереди. Шульц вызы­вает его на поединок. Да, пишет автор, все-таки эта сцена была тяжела не только для Шульца, но, наверное, и для Романа Прокофьевича. И хотя он спокойно вынул писто­леты и предложил стреляться, но он все-таки понял, что оскорбил честь ребенка, совершенно незащищенного че­ловека, только что вступающего в жизнь, еще не поняв­шего, какое чувство его обуревает, познавшего только физиологическую сторону любви, но не познавшего духов­ного начала, связанного с тайнами материнства, деторож­дения. Эти мысли впервые пришли нашему герою. В нем происходит борение между иронией и упреком, между тем, что надо разрядить пистолет (он полуиронически, полусерьезно говорит рассказчику: так мне хочется кого- нибудь убить, давно никого не убивал), и ощущением, что он преступник, что он довел эту девушку-девочку до су­масшедшего дома. А если теперь он убьет Шульца, то ра­зорит эту семью. Неужели он может остановиться? Конеч­но, нет. И он с удовольствием разрядил бы пистолет.

Но Истомин не подозревает, что, помимо побед над женщинами и девушками, бывают ситуации, когда жен­щина одерживает победу над мужчиной. Не ту ласковую победу плоти, для которой она создана, а другую - победу превосходящей силы сердца. Вот об этом лучше всех на­писано Лесковым. Ида приходит к Истомину и заставля­ет его написать письмо Шульцу с извинениями. Роман Прокофьевич, который вначале смотрит на нее, как охот­ник на хорошенького зверька, пытается взять любезный тон мужчины по отношению к женщине, подчиняется ее тону серьезного разговора и говорит, что он готов. <...>

Роман «Островитяне» необычен для Лескова. Пе­тербургский пейзаж, особая интрига, персонажи выгля­дят так, как будто сошли со страниц автора «Преступле­ния и наказания» и обработаны рукой Лескова. Везде виден стиль Достоевского: ахронологичность, обрывоч­ность, все «а вдруг». У Лескова никогда не бывает вдруг: «Я ведь не романист, я - секретарь жизни». Лесков здесь словно состязается с Достоевским. Зачем это было нуж­но автору? И.В. Столярова[1], которая действительно очень многое поняла в творчестве Лескова, ближе других по­дойдя к решению этой проблемы, тоже пока не ответила на этот вопрос.

Вообще лесковеды - люди особого склада. Собствен­но говоря, они только еще складываются в отдельную школу, потому что Лесков как писатель, как классик был в тени, и даже писали в какой-то юбилей, что он принад­лежит второму ряду. Почему писателей надо делить по рядам - это на совести тех, кто так сказал. С точки зрения лесковеда, который занимается творчеством писателя не от юбилея к юбилею, а вплотную, скажу, что многие важ­ные проблемы, связанные с его творчеством, все еще не решены.

Вот и нам с вами предстоит не только ставить, но и решать эти проблемы. Кажется, что «Островитяне» - это совершенно неожиданное явление, но это только кажет­ся, потому что до романа «Островитяне» был написан еще один роман - «Обойденные» (1865), который я считаю предшественником «Островитян».

Почему Лесков стал писать романы? Ведь роман - самый худший жанр. Это бессильная попытка художни­ка, пытающегося изобразить жизнь. Лесков видел себя секретарем жизни, который пишет хартию, навертывая ее на валик. А что в романе? Не жизнь, а взгляд художни­ка. Например, в «Войне и мире» нас пленяет мир, идил­лия дворянского быта. А Салтыков-Щедрин бунтует про­тив этого подхода, он пишет роман «Господа Головлевы», где утверждает, что ничего этого не было, а норма - это Иудушка и Арина Петровна.

Что роднит Лескова с господствующей стихией ро­мана? Он тоже не может вырваться из жанровой сетки эпохи. Салтыков-Щедрин в «Истории одного города» по­пытался разрушить жанр, но все-таки это произведение тоже роман, хоть и сатирический. «Война и мир» Толсто­го - тоже попытка вырваться за рамки жанра. Но филосо­фия истории и войны возникает эпизодически, все осталь­ное - роман.

Заглавие романа - «Обойденные» - программное: герои обойдены счастьем. Эта обойденность всегда присут­ствует в русской литературе: у Достоевского, у которого новая жизнь, обещание счастья находятся за пределами романа. У Тургенева, у Толстого в эти годы мотива обой- денности нет, но в 70-80-е он появляется («Анна Карени­на»). Лесков уже не удовлетворялся критикой нигилиз­ма. По его мнению, отрицание всего не может быть пафо­сом русской жизни. Он пишет «Обойденные» - любовно- авантюрный роман в ключе Достоевского.

Мне очень интересно остановиться на замысле, ком­позиции, героях. Первое, что бросается в глаза, - Лесков в какой-то степени пародирует Тургенева. Вы помните, что у Тургенева все начинается с хроники, с предыстории геро­ев: «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети» - вез­де одно и то же. Герои делятся на аристократов и демокра­тов. Лесков так же делает в начале романа. Он изображает старинную дворянскую фамилию времен Потемкина - князя Сурского, аристократа, не ограниченного никакими законами, принципами, кроме одного - он князь, и ему все позволено. Писатель упоминает его привязанности, сердечные похождения, детей, законных и незаконных. И весь этот страшный конгломерат русской придворной жизни, жизни русского двора он неожиданно для героя обрывает: Потемкин сходит со сцены - фавориты оказы­ваются не у дел. И теперь один путь - в деревню, где Сур- ский может быть первым. Он никого не принимает, не потому что не может, а потому что не хочет: как он будет принимать людей, которые стоят ниже его, а выше его никто не стоит, по мнению героя.