Юрий Рюриков - Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра

Сейчас в мире господствует один вид семьи, и у подавляющего большинства народов семья служит экономической, хозяйственной ячейкой. При первобытном коммунизме, когда семья еще не была такой ячейкой, существовало много самых разных видов семьи, брака, любовного союза.

Очень своеобразным был семейный союз у найаров – одной из самых просвещенных и древних народностей Индии (о них идет речь еще в «Махабхáрате»).

Их брак совершенно не похож на наш. Если у нас брак и семья – это одно и то же, если наш брак – фундамент семьи, основа всего ее здания, то у них брак и семья – совершенно разные вещи.

Женщина, став женой, остается жить в доме своих родителей, мужчина живет в своем доме. Семейные и брачные связи разделены у них территориально. Дети живут вместе с матерью – и со своими родными по материнской линии – дядями, тетями, двоюродными братьями и сестрами. Семья здесь не моногамная, как у нас, основа ее строения – не брак, не союз мужа и жены. Тут совершенно другой вид семьи – по родству крови, по материнской, женской линии.

Найарский муж может приводить к себе детей и жену на несколько дней, не больше, – иначе это нарушает приличия. Между женой и мужем нет никакой экономической связи, их не скрепляют никакие имущественные узы.

Материально они независимы друг от друга, – до того, что женщина не должна даже принимать подарки от мужа. (Найары считают, что дарить что-нибудь можно только куртизанкам.) Имущественные, материальные связи идут у них по другой линии – по линии кровного родства.

Женщина сама отвечает за сбою судьбу, и это почти единственная народность, где любовные связи отсечены от экономических. Эта отсеченность любви от экономики противоположна нынешней семье, и она – а вместе с ней и многие ее спутники – может возродиться в будущем.

Кстати говоря, из-за того, что супружеские связи у найаров идут вне семьи и вне экономики, развод у них очень легок, а свобода личных отношений – огромна. Но бывает развод редко – именно потому, что брак у них отсечен от семьи, и на любовь людей не действуют материальные тяготы, ее не пресыщает жизнь под одной крышей.

Конечно, все это патриархально, и даже больше – матриархально: в таком устройстве семьи много пережитков матриархата.

Заметны они и в семейных нравах даяков, у которых женщины тоже имеют свой голос в жизни племени и пользуются свободой и равенством с мужчиной. Пьер Пфеффер пишет об этом: «Как и мужчина, женщина имеет право на развод, и без колебаний прибегает к нему, если супруг ее не устраивает». Развод совершается «всегда очень просто, без всякого намека на драму, дети следуют за отцом или остаются с матерью».

Очень интересно относятся между собой соперники: «Если женщина вторично выходит замуж, ее первый супруг становится почетным гостем и лучшим другом, почти братом второго»[157]. Сейчас такие отношения почти не встретишь, и тут опять видна правящая нашей жизнью диалектика потерь и приобретений.

Своеобразны семейные обычаи и у мальгашей. А. Фидлер рассказывает, что у них есть несколько видов брака. Брак-испытание – воламбите – позволяет молодым людям увидеть, подходят ли они друг другу: если у них появляется ребенок, воламбите переходит в настоящий брак. Есть у мальгашей любовные союзы, которые заключают на время, и цель их такая же, как у воламбите, – проверить, хорошая ли подобралась пара.

Есть там и временные разводы – саодранто. Они даются, если муж уезжает в далекое путешествие или – как было раньше – уходит на войну. После возвращения брак торжественно возобновляется.

Конечно, во всех этих нравах многое зависит от того, что и мальгаши и даяки – люди неразвитые, и их общественные отношения, их психологический склад, их чувства – во многом не такие, как у нас. И вряд ли обычаи найаров, даяков и мальгашей можно привить современному миру, – они не очень-то подходят к его укладу. Но, может быть, какие-то из этих нравов смогут возродиться в будущем, станут составной частью грядущих семейных нравов.

Может быть, в будущем будет не один вид брака, как сейчас, а несколько. Может быть, появится тогда и что-то похожее на найарский брак, где супруги живут отдельно.

Вполне возможно, что в какой-то форме возродится и воламбите – брак-испытание. Конечно, смешно было бы думать, что люди станут «временно расписываться», – как они сейчас временно прописываются. Как это ни парадоксально, грядущий брак будет, наверно, больше походить здесь на первобытный, чем на нынешний.

Нынешний брак стоит на трех китах – это и экономический, и юридический, и духовный союз; первобытный брак не имел под собой юридического фундамента, часто он не был и экономическим союзом. Будущий брак – в этом его качественное изменение – из всех основ нынешнего брака сохранит, видимо, только одну – духовную. Он перестанет быть экономическим и юридическим союзом, перестанет быть официальным институтом вообще, оставшись институтом частной жизни. Никаких документов, бумажек, брачных записей – и всех юридических и материальных обязательств, которые из них вытекают, – не останется: вместе со смертью классов и государства отомрет, видимо, и вся правовая надстройка.

Правда, в таких условиях воламбите может и не возникнуть: люди смогут расходиться так же свободно, как и сходиться, и им незачем будет устанавливать сроки испытания, незачем оговаривать, что они живут «на пробу».

Впрочем, может случиться и так, что особый вид брака – или особая его ступень – все-таки появится. Может, например, возникнуть обычай, по которому влюбленные первые годы не будут заводить детей, – пока не убедятся, подходят ли они – духовно и физически – друг другу.

Такой союз двух людей – будет у него название или нет – может сделаться особым видом брака.

Вполне возможно, что в будущем опять возникнет несколько равноправных видов семьи – и парная семья, и семья из нескольких поколений, и семья по кровному родству, и т. д. Могут появиться и совершенно новые – трудно представить, какие – виды человеческого сожития.

Можно выдвинуть здесь и еще одну гипотезу. Если мир будущего будет миром сплава разных сторон жизни, которые сейчас, в эпоху частичности, раздроблены между собой, если грядущая жизнь сможет соединить в себе лучшие свойства старых ступеней жизни, то что-то похожее может случиться и с семьей.

Вполне возможно, что грядущая семья соединит в себе все самые сильные свойства, которые были у ее предшественниц; отбросив их слабые стороны, она вберет в себя их лучшие принципы и обогатит их всеми приобретениями Нового времени. Если это будет возможным, и если такая семья появится, она будет сплавом всего хорошего, что было во всех исторических видах семьи – в сегодняшних, вчерашних и позавчерашних.

И наверно, из позавчерашней семьи она будет черпать больше строительных материалов, чем из вчерашней, потому что та еще не стала окостенелым экономическим союзом, и в ней было больше свободы, больше естественности, больше равенства…

Впрочем, все это для нас закрытая книга, и наши психологи, философы, социологи пока мало стараются открыть ее. Кругозор нынешней социологии семьи чаще всего замкнут в сегодняшнем дне. Ей явно не хватает дальнобойной зоркости, умения смыкать взгляд на настоящее с оглядом прошлого и с заглядом в будущее.

В чем же все-таки глубинная загадка любви? Почему ни одно из чувств так не влияет на человека, ни одно из них так сильно не перестраивает его?

Постижение любви идет в жизни человечества путями, похожими на пути знания вообще, и с каждым веком огромные новые материки открываются людям, огромные новые миры в их духовном космосе.

Проникновение это бесконечно, и, отгадывая старые загадки, оно будет рождать массу новых тайн и загадок. Ибо чем больше радиус известного, чем шире круг разгаданного, тем больше у него точек касания с неизвестным, тем больше окружность, к которой прилегают зоны непознанного!

Раскрытая тайна – это не свеча, которая сгорает, светя другим, и исчезает со света. Тайну скорее можно сравнить с хлебным зерном. Как зерно, растворяясь в земле, рождает десятки новых зерен, так и каждая разгаданная тайна рождает десятки новых тайн. Человеческое знание быстро идет вперед. Сумма знаний все время растет, но еще быстрее растет сумма незнаний. И чем больше мы знаем, тем больше, наверно, мы и не знаем.

Это одно из главных противоречий человеческого познания, и с годами его непростой смысл будет делаться для людей яснее и яснее. Руссо, наверно, был прав, когда говорил: «Чем меньше люди знают, тем обширнее кажутся им их знания»[158].

Сейчас, когда у нас все больше знаний, мы все больше понимаем их малость. Впрочем, то, что мы знаем, – мы знаем, и что касается любви, то ее основы так же могут быть постигнуты, как и другие чувства человека.