М. Гузик - Игра как феномен культуры

В XVIII веке в салоне госпожи Неккер, матери Жермены, встречались издатели знаменитой «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбер, естествоиспытатель Бюффон, английский историк Гиббон, дипломат Гримм, издававший рукописный журнал «Литературная, философская и критическая корреспонденция», среди подписчиков которого были Екатерина II, короли Польши, Швеции и видные вельможи при европейских дворах. Именно в салоне матери Жермена де Сталь научилась оттачивать свои мысли, вести беседы на самые разнообразные темы. Возвратившись в Париж после термидорианского террора, писательница продолжила дело госпожи Неккер и вновь открыла салон, посетителями которого были братья Наполеона Люсьен и Жозеф и некоторые члены правительства Директории.

В сентябре 1816 года в салоне Жермены де Сталь собрались ее старые друзья: мадам де Рекамье, писатель Бенжамен Констан, немецкий романтик Август Вильгельм Шлегель, пьемонтский политический деятель, священник и писатель Лодовико да Бреме, Джордж Байрон, адмирал Чичагов и др.

Занавес открывается. Мадам де Сталь представляет своих гостей.

Кружок: Рекамье, Констан, да Бреме, Альбертина, две девушки с книгами в руках.

Рекамье:

Читала ваш роман «Адольф»… Не думаю, что он будет пользоваться популярностью.

Констан:

В самом деле? (Встает задетый, возмущенный). И все-таки мы разучились любить, верить, разучились жалеть. Я часто встречал молодых людей, наподобие Адольфа, который, страдая не менее, чем Элеонора, имел над ней какую-то непостижимую власть и терзал ее своей слабостью. Эта болезнь души распространена куда больше, чем думают. А «Адольф» учит тому, что верность есть сила … Подобно вере религиозной, подобно воле.

Девушка 1:

А как же ваши слова по адресу Элеоноры? Я даже выписала их в альбом: «Едва показывалось на лице ее выражение скорби, и воля ее делалась моею волею».

Констан:

Я сказал себе, что если однажды был вознагражден за отречение от собственной воли, значит, отречение это есть лучший способ угодить силе, которая вершит нашими судьбами, и постарался довести это самоотречение до степеней наивысших. Тогда-то я впервые ощутил, что душевная боль моя утихла. Я был, словно ребенок, идущий за невидимым вожатым. На каждое событие, каждый час, каждую минуту смотрел я как на нечто отдельное от всех прочих и пребывал в уверенности, что высшая и непостижимая воля, которую нам не дано ни одолеть, ни угадать, устроит все наилучшим образом.

В разговор вступают де Брой и да Бреме.

Де Брой:

Неужели вы не верите, что сущность подлинной человеческой личности – в героическом противостоянии судьбе.

Констан:

Судьбе? Я бы скорее сказал – обществу. Несчастье Элеоноры доказывает, что самое страстное чувство бессильно против установленного порядка. Общество слишком могущественно, его влияние слишком многообразно; оно привносит слишком много горечи в ту любовь, которая им не признана; оно поощряет склонность к непостоянству и тревожную усталость, эти недуги души, подчас овладевающие ею при самой нежной близости.

Да Бреме:

Как бы там ни было, предмет ускользающий – совсем не то, что предмет преследующий.

Констан:

Я никогда не радовался причиненному мной злу, а жестоко страдал от него; я не сочинял сам своих чувств, а скрупулезно их анализировал. Собственно из этого анализа и родился роман «Адольф».

Девушка 2:

Да, да. Элеонора говорит: «Я ненавижу слабость, всегда обвиняющую других в своем собственном бессилии и не видящую, что зло – не вокруг нее, а в ней самой».

Констан:

Мне кажется, достоинство моего романа не в сюжете, а в том, что читатель становится свидетелем борьбы, которая разгорается в душе героя между усталостью, разочарованием, чувством долга, жалостью и привязанностью. Адольф, поначалу убежденный в чувстве к Элеоноре, постепенно начинает понимать, что в их основе лежала не столько любовь, сколько тщеславие и любопытство.

Де Сталь:

Констан, вы не задумывались о том, что мы перестаем любить, когда перестают любить нас?

Констан:

Видите ли, конфликт между потребностью любить и неспособностью любить делает человека обреченным на фатальное одиночество.

Девушка 1:

Смею предположить, вы имеете в виду финал вашего романа (зачитывает): «Как тяготила меня эта свобода, о которой столько раз жалел! Как сильно не доставало моему сердцу той зависимости, которая столь часто возмущала меня! ... Я был на самом деле свободен; я не был больше любим; я был чужим всему миру».

Рекамье:

Любовь – это история в жизни женщины и эпизод в жизни мужчины.

Констан:

Вы, женщины, слишком сентиментальны, а претендуете на равную с мужчинами позицию в обществе.

Де Сталь:

Ум истощается, но язык сердца не истощим.

Рекамье:

Если у женщины посредственный ум, мужчины легко примиряются с развращенностью ее сердца; но яркое дарование ей, пожалуй, не искупить даже самым безупречным поведением.

Де Сталь:

Из потребности ли властвовать или из страха попасть в зависимость, но женщины открыли в характерах множество оттенков; благодаря им поэты узнали новые способы потрясать сердца. Все чувства, дозволенные женщинам, – страх смерти, любовь к жизни, безграничная преданность, безмерный гнев – обогащают литературу.

Входят Джордж Байрон, Джон Хобхаус, Джон Уильям Полидори, Павел Васильевич Чичагов.

Лакей:

Лорд Байрон, господа Хобхаус, Полидори, адмирал Чичагов.

Действие переносится на авансцену. В глубине сцены продолжается разговор. Де Сталь подходит к вновь прибывшим.

Байрон (целуя руку хозяйки дома):

Мадам, позвольте представить Вам моего друга господина Хобхауса, моего врача господина Полидори и адмирала Чичагова.

Чичагов (обращаясь к мадам де Сталь):

Мы с вами встречались в Петербурге.

Де Сталь:

Да-да, припоминаю. Какими судьбами вы в наших краях?

Чичагов:

Я давно мечтал познакомиться с лордом Байроном. В России чрезвычайно много почитателей его таланта. Наши молоденькие княжны даже вешают вместо икон портреты милорда. Поэтому, оказавшись в Женеве, непременно решил нанести ему визит. Мы совершили замечательнейшую прогулку по берегу Женевского озера.

Хобхауз:

Насколько мне известно, милорд всегда интересовался Россией. (Обращается к Байрону) Помню, вы мне говорили о своем намерении поехать через Персию на Кавказ.

Байрон:

Да, в те годы я общался в Лондоне с русским дипломатом Петром Борисовичем Козловским, но даже не догадывался, что меня будут знать в далекой России. В этом плане Швейцария меня не порадовала. (Обращается к де Сталь) Везде и повсюду в этой стране, когда я вхожу в дверь какой-нибудь гостиной, многие покидают залу. Помните мой первый визит к вам, когда леди Хервей, услышав, как объявили мое имя, упала в обморок.

Хобхауз:

О времена! о нравы! Мне кажется, чрезмерная реакция м-с Хервей объясняется тем, что ее родной брат по матери Вильям Бекфорд был вынужден покинуть Англию из-за скандала, вызванного…, впрочем, лучше умолчать о причине.

Проходят в глубину сцены.

Де Сталь:

Господа, позвольте представить: лорд Байрон, господа Хобхауз, Чичагов, Полидори.

Легкое, едва заметное движение последовало за этими словами. Мужчины раскланиваются. Де Сталь отводит Байрона к кружку, где находятся Август Шлегель, монсиньор Лодовико да Бреме и де Брой.

Де Сталь:

Лорд Байрон, представляю Вам господина Шлегеля, моего наставника в области немецкой словесности, сопровождавшего меня в поездках по Швейцарии, Италии, Австрии и России. Беседы с ним помогали мне сносить жизнь в уединении.

Шлегель:

Рад встрече с вами. Можно без преувеличения и парадокса сказать, что собственно ваша поэзия входит в ряд вечно становящегося, изменяющегося, никогда не завершающегося поэтического произведения всего человеческого рода.

Байрон:

Вы мне льстите.

Де Сталь:

Милорд, мистер Хобхауз только что сообщил, что вы направляетесь в Милан. Позвольте познакомить вас с монсиньором Бреме и моим зятем Виктором де Броем. Он недавно вернулся с моей дочерью из Пизы. (Мужчины раскланиваются).

(Обращаясь к да Бреме) Монсиньор, вы ведь были назначены Наполеоном председателем итальянского совета?

Да Бреме:

Да, вы правы. А теперь, когда Италия находится под властью Меттерниха и Священного союза, мне ничего не оставалось, кроме как подать в отставку и удалиться в свое имение.