М. Гузик - Игра как феномен культуры

Де Сталь:

Я работаю нынче над историей моего 10-летнего изгнания и как раз дошла до России.

Чичагов:

Чрезвычайно любопытно услышать ваше мнение. Что вас больше всего поразило в моем отечестве?

Де Сталь:

Страна эта показалась мне воплощением бесконечного пространства, для пересечения которого требуется вечность. Пространства в России так много, что в нем теряется все: и поместья, и люди. Кажется, будто едешь по стране, только что покинутой жителями, – так мало здесь домов, так пустынны поля и дороги, так тихо кругом.

Девушка 1:

Я где-то читала, что это варварская страна с невежественным народом.

Де Сталь:

Ничего подобного, хотя в России чувствуешь себя на рубеже иной земли – той, где родилось христианство и где люди по сей день выказывают чудеса упорства и рассудительности.

Девушка 2:

Вы, вероятно, были и в православных храмах? Похожи ли православные обряды на католические?

Де Сталь:

Думаю, что обряды православной религии по меньшей мере так же прекрасны, как и обряды католические; православные песнопения восхитительны. Все в греческой религии располагает к мечтательности.

Девушка 2:

А храмы? Напоминают они европейскую готику?

Де Сталь:

Вы знаете, те благоговейные чувства, какие внушает готическая архитектура в Германии, Франции и Англии, не идут ни в какое сравнение с тем действием, какое производят здешние церкви, больше похожие на турецкие или арабские минареты, чем на наши храмы. Самые замечательные украшения русских храмов – изображения Богородицы и святых, украшенные брильянтами и рубинами. Отличительная черта всего, что видишь в России, – пышность; красота здесь не зависит ни от гения человека, ни от щедрости природы.

Де Брой: А русский характер? Оказала ли на него влияние безграничность пространства?

Де Сталь:

Несомненно! Ведь еще Вольтер говорил о воздействии географической среды на становление национального характера. Русский народ не боится ни усталости, ни физических тягот. Он терпелив и деятелен, весел и задумчив. Характер его соединяет контрасты самые разительные, предвещающие великие свершения. Но, как мне представляется, главное – это общественный дух русских, природная гордость здешней знати, самоотверженность, свойственная простому народу, благочестие, имеющее огромную власть над умами.

Альбертина:

А мне больше всего понравилось русское гостеприимство. (Обращаясь к матери) Помнишь, как любезно принял нас киевский генерал-губернатор Милорадович, какой заботой нас окружил.

Де Сталь:

Не только Милорадович! Гостеприимство русских помещиков и русских крестьян поистине безгранично. Они куда гостеприимнее французов.

Девушка 1:

Неужели?

Де Сталь:

Да, да! Русские оказывают чужестранцу прием столь любезный, что с первого же дня кажется, будто знаешь их целую вечность.

Да Бреме:

Вы, несомненно, побывали в Москве. Не помню кто заметил, что это не город, а провинция.

Де Сталь:

Определенный смысл в этих словах есть. Москву узнаешь издали по золотым куполам. В ней есть все: хижины, дома, дворцы, церкви, общественные заведения, пруды, леса, парки. На этом обширном пространстве можно наблюдать все нравы и нации, какими богата Россия. Но великолепие Москвы оцениваешь в полной мере, лишь взглянув на нее с вершины какой-нибудь башни.

Альбертина (лукаво):

Например, с колокольни Ивана Великого, куда ты с таким трудом взобралась.

Де Сталь:

Но зато я смогла увидеть сверху дворец и сад Разумовского, дом графа Бутурлина и Воспитательный дом, один из превосходнейших в Европе.

Чичагов:

Он был открыт по инициативе Бецкого, сподвижника Екатерины II. Кстати, зачинателя женского среднего образования в России.

Де Сталь:

Приятно удивлена. Мне показалось, что русские женщины не имеют никакого влияния в домашнем быту; всем ведает муж, жене же только и остается, что наряжаться в подаренные супругом платья и принимать приглашенных им гостей…

Девушка 1:

Альбертина, а вам что понравилось в Москве?

Альбертина:

Прекрасные дворцы, выстроенные из дерева, выкрашенные в зеленый, желтый, розовый цвета и украшенные резьбой. А в Кремле – двойной трон, который занимали Петр I и брат его Иван. Оказывается, их сестра царевна Софья стояла за спиной Ивана и подсказывала ему, что он должен говорить.

Чичагов:

У нас до сих пор спорят по поводу того, стоило ли Петру I размещать столицу на севере империи.

Де Сталь:

А также следовало ли ему изгонять с таким тщанием все восточное из обыкновений своей нации? Должна признаться, я покидала Москву с сожалением.

Рекамье:

Ну, а с москвичами вы встречались?

Де Сталь:

Конечно. Мы были приглашены на обед к главнокомандующему в Москве графу Ростопчину. Там мне представили историка и писателя (вспоминает) Карамзина. Оказывается, он еще в 1796 г. опубликовал перевод моей ранней повести «Зюльма» под названием «Мелина».

Де Брой (заинтересованно):

И какое впечатление произвел на вас этот русский писатель?

Де Сталь:

Никакой оригинальности. Сухой француз, да и только.

Чичагов:

А мы зачитывались его «чувствительными повестями». Ведь именно он знакомил русское общество с Европой.

Де Сталь:

Мне кажется, что до сих пор люди гениальные встречаются в России только среди военных; во всех прочих искусствах русские пока не более, чем подражатели; впрочем, ваша страна узнала книгопечатание всего сто двадцать лет назад.

Чичагов:

Позвольте Вам возразить. Печатные книги проникали в Россию с конца XV века, а царская типография – «друкарня», – где была напечатана первая книга «Апостол», появилась при Иване Грозном в 1563 году.

Де Сталь:

Да, как мало еще мы, европейцы, знаем о России.

Да Бреме: Слышал, вы встречались с Александром I и выполняли его поручения?

Де Сталь:

Мне повезло: меня представили не только императору, но и императрице Елизавете – ангелу-хранителю России и императрице-матери, живущей в Таврическом дворце.

Девушка 2:

Почему вы назвали императрицу Елизавету «ангелом-хранителем»?

Де Сталь:

Кажется, одного ее взгляда достало бы, чтобы покарать самых страшных злодеев или вознаградить самых отважных героев. Разговор с императрицей имел для меня очарование неизъяснимое, рождаемое не величием сана собеседницы, но гармонией ее души. Давно мне не доводилось встречать такого полного согласия между могуществом и добродетелью.

Рекамье:

Весьма лестная характеристика! А что император…? Чем он вас поразил?

Де Сталь:

Более всего выражением доброты и достоинства в его лице, которые, казалось, слились воедино и сделались решительно неразлучны. Тронула меня и благородная простота, с какой он в первых же фразах, мне адресованных, благоволил коснуться вопросов первостепенных…

Полидори (бесцеремонно перебивая):

Милорд, вы ведь тоже лицезрели русского царя?

Байрон (раздраженный поведением своего врача):

Да! В июне 1814 года я видел Александра I и Фридриха II и их свиту в лондонских салонах.

Хобхауз:

Кстати, Томас Мур показывал мне стихотворение милорда, написанное по этому поводу. Не могу удержаться, чтобы не прочитать его.

Де Сталь (смеясь):

Весьма точная характеристика! А не повальсировать ли и нам?

Гости танцуют вальс. Байрон отходит в сторону, присоединившись к Чичагову.

Чичагов:

Должен заметить, господа, что политическая ситуация в мире продолжает накаляться.

Да Бреме:

Особенно на моей родине после расстрела Мюрата в 1815 году и окончания французского владычества.

Рекамье:

Ах, адмирал. Наслышаны о ваших заслугах...

Чичагов (с иронией):

Смею предположить, не только о заслугах. Как пишет одна газета, я «принадлежу к скорбному списку людей, совершивших для отечества несравненно менее того, на что они были способны и к чему были призваны».