Елена Галинская - Рефлексы фонемы <ě> в смоленском диалекте начала XVII в.

В «Пам. обор. См.», однако, помимо замены ѣ на и встречен еще один тип написаний — с нетривиальной для восточнославянской письменности заменой в ударном слоге ѣ на я: мы не вядаям 20, вясчее 86, 146 (= вѣсчее, т. е. «пошлина, побор с определенного веса товара, плата за взвешивание» [СлРЯ XI—XVII вв.: 120]). Сюда же, вероятно, относится фамилия Облязов: Облязов 62, 92, 159 (7×), 241, 247 (3×), 249 (2×), 253 (4×), 256 (4×), 265 (3×), Облязова (Р. ед.) 191, 253, Облязову 232, Аблязов 141 и даже Облазов 209 (наряду с Облезов 241 (2×)[9]. Происхождение носителей этой фамилии устанавливается по контексту вполне надежно. Все они из Дорогобужа, на что есть прямое указание в текстах №232, 241, 247, 249, 256, 265. Возможно, в эту же группу написаний входит и фамилия Изъялов: Из(ъ)ялов 256, Из(ъ)ялав 241.

Прежде, чем интерпретировать данные орфограммы, следует определить, не являются ли соответствующие формы полонизмами. Но, во-первых, не все из употребленных тут корней с [’а] из *ě имеют огласовку с [а] в польском языке (только wiadomo («известно») при wiedzieć, wiem и, если учитывать фамилию Изъялов — jadł (прош. вр. от jeść), а во-вторых, полонизмов в основном корпусе текстов «Пам. обор. См.» не отмечено. Те же тексты, где они есть, от анализа, как было сказано выше, отведены. Таким образом, обсуждаемые написания нужно объяснять по-другому. По-видимому, в раннепраславянский период <ě> звучал на всей славянской территории как [ӓ], а лишь позднее — после монофтонгизации дифтонгов — в некоторых славянских областях (в том числе у предков нынешних восточных славян) изменилось место образования фонемы <ě> и она стала произноситься как [е̂] (или [и͡е]) (см. об этом подробнее [Галинская 1993]). До сих пор в славянских языках, в которых нормально представлены рефлексы *ě, возводящиеся к звуку средневерхнего подъема, сохраняются реликтовые случаи произношения звуков, явно восходящих к *ě как широкому открытому гласному нижнего подъема, например, укр. диал. [м’ад’, мана́је], рус. диал. цап (тульск., орл.), медвя́дь (влад.), [л’е͡ас, к т’иб’е͡а, с’иб’е͡а, н’е͡ат] (влад.), пря́сной (волог.), ца́дит (тихв.), ця́лой (арханг.), тя́стице (олон.)[10], а также кяп «цеп» (псков.), я́ла (псков.), ря́па (онеж.)[11].

На наш взгляд, и встреченные в «Пам. обор. См.» написания не вядаям, вясчее (2×), Облязов, Аблязов и др. также могут отражать реликтовое архаическое произношение *ě как [ӓ] на территории смоленских говоров[12]. Современный же повсеместно распространенный здесь рефлекс «ятя» [е], судя по отдельным случаям произношения [е̂], [и͡е] и [и] на месте *ě в нынешнее время и по свидетельствам текстов начала XVII в., представляющих спорадическую замену буквы ѣ на и, восходит к новому для некоторой части праславянского диалектного континуума произношению «ятя» как напряженного звука средневерхнего подъема.

Таким образом, к тем русским говорам, где ранее были отмечены единичные случаи произношения [’а] на месте *ě (тульским, орловским, владимирским, архангельским, олонецким, онежским, ладого-тихвинским, псковским — см. примеры, приведенные выше), прибавляется, вероятно, и смоленский диалект, по меньшей мере, в том его состоянии, которое восстанавливается для начала XVII века.

Борковский В. И., Кузнецов П. С. 1965 — Историческая грамматика русского языка. 2‑е изд. М., 1965.

Васильев Л. Л. 1907 — К характеристике сильно акающих говоров // РФВ. 1907. Т. LVIII, №3—4.

Галинская Е. А. 1993 — О хронологии некоторых изменений в системе вокализма праславянского языка // Исследования по славянскому историческому языкознанию: Памяти профессора Г. А. Хабургаева. М., 1993.

Горшкова К. В., Хабургаев Г. Л. 1981 — Историческая грамматика русского языка. М., 1981.

ДАРЯ 1986 — Диалектологический атлас русского языка. Вып. I. Фонетика. М., 1986.

ДАРЯ 1989 — Диалектологический атлас русского языка. Вып. II. Морфология. М., 1989.

Зализняк А. А. 1985 — От праславянской акцентуации к русской. М., 1985.

Зализняк А. А. 1986 — Новгородские берестяные грамоты с лингвистической точки зрения // В. Л. Янин, А. А. Зализняк. Новгородские грамоты на бересте: Из раскопки 1977—1983 годов. М., 1986.

Карский Е. Ф. 1903 — Белорусы. Т. I. Введение в изучение языка и народной словесности. Варшава, 1903.

Карский Е. Ф. 1955 — Белорусы: Язык белорусского народа. Вып. 1: Исторический очерк звуков белорусского языка. М., 1955.

Котков С. И. 1963 — Южновеликорусское наречие в XVII столетии: (Фонетика и морфология). М., 1963.

Николаев С. Л. 1994 — Раннее диалектное членение и внешние связи восточнославянских диалектов // ВЯ. 1994. №3.

Образование… 1970 — Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров: По материалам лингвистической географии. М., 1970.

Памятники… 1912 — Памятники обороны Смоленска 1609—1611 гг. / Под ред. и с предисл. Ю. В. Готье. М., 1912.

Пауфошима Р. Ф. 1973 — О распределении мягкости в двойных сочетаниях согласных в некоторых окающих русских говорах // Исследования по русской диалектологии. М., 1973.

Пушкарев С. Г. 1991 — Обзор русской истории. М., 1991.

Расторгуев П. А. 1960 — Говоры на территории Смоленщины. М., 1960.

СлРЯ XI—XVII вв. — Словарь русского языка XI—XVII вв. Т. 2. М., 1975.

Соболевский А. И. 1886 — Смоленско-полоцкий говор в XIII—XV вв. // РФВ. 1886. Т. XV. №1.

Правда, еще П. С.Кузнецов осторожно замечал, что смешение ѣ и е в Смоленской грамоте может и не служить свидетельством совпадения соответствующих звуков. «Предположение о том, что смешение ѣ и е в некоторых новгородских памятниках, — напоминал он, — является лишь графическим приемом, отражающим близость, но не совпадение е и ě, высказал еще А. А. Шахматов. Это соображение может быть применено и к Смоленской грамоте 1229 г. и к загадочной новгородской берестяной грамоте №109» [Борковский, Кузнецов 1965: 139].

Здесь и далее числами обозначаются номера текстов, из которых извлечены приводимые написания.

Будем условно считать, что [н’] в позиции перед суффиксом ‑ьск еще не отвердел, тем более, что такое произношение и сейчас распространено в западной части смоленских говоров [ДАРЯ 1986: карта 78].

Впрочем, есть говоры, в которых первый согласный в двойных сочетаниях зубных согласных не получает ассимилятивного смягчения [Пауфошима 1973].

О звуке [ě] в именах Кирѣи, Пелагѣя, Тимофѣй см. у С. И. Коткова: «В собственных именах такого рода, как показывают их греческие источники, ѣ не всегда фонетически мотивировано с точки зрения истории языка. Например, ε в греч. Τιμόθεος не предполагает ѣ в Тимофѣевъ. В некоторых именах данной категории ѣ явилось в результате их обобщения с теми, в которых оно закономерно, при этом нельзя быть уверенным, что в этих именах оно обозначало особое, отличное от е произношение, а не просто факт орфографии» [Котков 1963: 41].

Видимо, перед нами форма [и̯ис(’)т’] с [т’] мягким, широко распространенным в 3‑м лице наст. вр. глаголов в смоленских говорах [ДАРЯ 1989: карта 79]. Можно предположить, что в рукописном источнике стоял нейтральный знак, который мог реализовать в скорописи графемы /ъ/ и /ь/, и он был передан в издании как ъ.

Впрочем, написания с и в заимствованных именах собственных такого рода не слишком показательны.

Стишка < стежка (с непереходом [е] в [о]) < стьжька. Ударение в данной форме должно было падать именно на корень, так как суффикс ‑ьк‑ был самоударным, но ударение со слабого редуцированного обычно сдвигалось на слог влево [Зализняк 1985: 146—147].

Ср. упоминание о Федоре Облязове и в документе конца XVII в. — «Памяти Разрядного приказа о поместных окладах Федора Облязова и его сына по Дорогобужу и Ярославлю» (РГАДА, ф. 1209, оп. 78, №791).

Полный список примеров, в том числе из других славянских языков, с указанием на источники см. в [Галинская 1993: 39—40].

Последние три примера взяты из статьи С. Л. Николаева [Николаев 1994: 31].