Инна Соболева - Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

На самом деле агитация среди солдат после «семёновской истории» была уже невозможна без риска погубить тайное общество: при штабе Гвардейского корпуса была создана тайная военная полиция, которую возглавил некто Грибовский, человек образованный, не лишённый талантов, умевший вызвать к себе симпатию. Именно Михаил Кириллович Грибовский, будучи членом Коренной управы Союза благоденствия, сообщил правительству о целях и структуре Союза, составил подробный список его членов, более того, не поленился дать каждому характеристику и определить степень участия каждого в делах тайного общества.

Начальником тайной полиции назначил доносчика лично император. Правда, о существовании Союза благоденствия он узнал, только вернувшись в Россию после почти годичного отсутствия. К тому времени Союз уже самоликвидировался. Илларион Васильевич Васильчиков не отважился доверить это сообщение ни письму, ни курьеру, тем более что рассчитывал: узнав о восстании семёновцев, государь немедленно вернётся в Петербург. Но Александр решил иначе: его поспешный отъезд из Троппау может подорвать международный престиж России, которым он дорожил куда больше, чем положением своих подданных. Потому в ответ на мольбу Васильчикова поскорее вернуться и принять необходимые меры написал, что отъезд дал бы «…повод сделать самое невыгодное, самое прискорбное заключение об внутреннем положении России. Неминуемо всё уважение, питаемое к России и основанное на её внутренней силе, может быть поколеблено». Этого нельзя допустить, тем более что в Европе в это время было неспокойно.

Только в мае 1821 года император вернулся в Петербург. Васильчиков немедленно доложил ему о доносе Грибовского и с волнением ждал ответа. Ответ поразил генерала: «Дорогой Васильчиков, вы, который находитесь на моей службе с начала моего царствования, вы знаете, что я разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения… Не мне подобает карать». Ответ благородного, великодушного человека… Впрочем, не князю Васильчикову было удивляться. Ведь он сам не был наказан, когда ещё в 1816 году подал Александру Павловичу записку с просьбой освободить крестьян. Тогда Александр спросил боевого генерала: «Кому принадлежит законодательная власть в России?» «Без сомнения, Вашему императорскому величеству как самодержцу империи», – ответил Васильчиков. Александр возвысил голос почти до крика: «Так предоставьте же мне издавать те законы, которые я считаю наиболее полезными для моих подданных».

Генерал тогда опасался, что его карьере пришёл конец, но ни записка, ни разговор никаких последствий не имели. Так что он поверил, будто государь не намерен карать членов уже переставшего существовать тайного общества, не имевших никакого отношения к восстанию Семёновского полка (участники которого уже были наказаны с неадекватной проступку жестокостью). Как он заблуждался!

Вот что писал о своём государе Николай Иванович Греч: «Вообще Александр был злопамятен и никогда в душе своей не прощал обид, хотя часто, из видов благоразумия и политики, скрывал и подавлял в себе это чувство». Цитировать подобные характеристики можно ещё долго. Вот ещё одна (если верить доносу Грибовского, принадлежит она герою Отечественной войны, декабристу Фёдору Николаевичу Глинке): «Его Императорское Величество умеет обворожить приёмом, и тот, кто, обманувшись сим, скажет правду, тогда же погиб». Кстати, треть декабристов – участники войны. Все воевали безупречно, за спины солдат не прятались, в обозах не отсиживались. Многие имели возможность не состоять на военной службе, но даже в мыслях не допускали, что останутся в стороне от защиты Отечества. Павел Иванович Пестель (один из пяти повешенных) был ранен в Бородинском сражении, за отличия в боях получил из рук самого Кутузова золотое оружие, а потом за беспримерную отвагу ещё пять орденов.

Награды за воинскую доблесть имели Иван Григорьевич Бурцов, Гавриил Степанович Батеньков, Сергей Григорьевич Волконский, Фёдор Николаевич Глинка, Павел Христофорович Граббе, Василий Львович Давыдов, Николай Иванович Лорер, Михаил Сергеевич Лунин, Александр Николаевич Муравьёв, Артамон Захарович Муравьёв, Иосиф Викторович Поджио, Владимир Федосеевич Раевский, Кондратий Фёдорович Рылеев, Сергей Петрович Трубецкой, Владимир Иванович Штейнгель, Иван Дмитриевич Якушкин. Но никого из них, из тех, кто проливал кровь за веру, царя и Отечество (подчёркиваю: и за царя тоже, за того самого царя, которого не все, но многие из них через десять лет готовы будут убить, чтобы освободить страну и народ), награды не спасут от наказания…

После освобождения Москвы самых молодых офицеров послали доучиваться в Петербург. Кто-то согласился. А семнадцатилетний Сергей Муравьёв-Апостол использовал родственные связи. Нет, не подумайте, не для того, чтобы избежать службы, как это принято сейчас. Чтобы остаться в действующей армии. За мужество, проявленное в сражении под Красным, одном из самых кровопролитных боёв Отечественной войны, молодой офицер получает золотое оружие с надписью: «За храбрость». Из письма старшего брата Матвея Муравьёва-Апостола сестре: «Под Лейпцигом Сергей дрался со своим батальоном, и такого ещё не видел, но остался цел и невредим, хотя с полудня до ночи 4 октября находился под обстрелом, и даже старые воины говорят, что не припомнят подобного огня». Это всё – ещё об одном из пяти повешенных…

Что же до Матвея Ивановича, то в смелости брату он не уступал. Достаточно вспомнить: когда в Семёновский полк были присланы награды за Бородино, командование попросило солдат проголосовать за достойных офицеров. Военный орден «по большинству голосов от нижних чинов седьмой роты полка» получил Матвей Муравьёв-Апостол. Он прошёл со своим полком почти всю Европу. Был тяжело ранен под Кульмом, но вернулся в строй. А брата пережил на долгие шестьдесят лет. В 1863 году ему позволят вернуться из сибирской ссылки в Петербург, восстановят в правах, разрешат носить военные награды: Кульмский крест, медаль 1812 года, солдатский Георгиевский крест (напомню: в это время на троне уже Александр II). В 1873 году он напишет: «Каждый раз, когда я ухожу от настоящего и возвращаюсь к прошлому, я нахожу в нём значительно больше теплоты… Мы были дети 1812 года. Принести в жертву всё, даже самую жизнь, ради любви к Отечеству, было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма. Бог свидетель тому…»

Знакомство с документами Верховной следственной комиссии по делу декабристов не может не привести к твёрдому убеждению: декабристское движение было рождено самым сильным чувством, владевшим сердцами и умами всех его участников, – чувством патриотизма. Эти прекрасные, мыслящие, дельные молодые офицеры не всегда в совершенстве владели русской грамотой, но они знали, что нужно их народу.

Когда двадцатитрёхлетний Михаил Павлович Бестужев-Рюмин (его и по имени-отчеству редко ещё называли, всё больше Мишель, а то и Мишенька) просит разрешения давать показания по-французски, Николай I злорадно отказывает. А потом неоднократно подчёркивает: вот каковы они, борцы за счастье русского народа! Даже языка, на котором говорит этот народ, не удосужились выучить! Но многие ещё помнят, что незабвенный фельдмаршал Кутузов на совете в Филях, решая судьбу России, говорил по-французски. Может быть, его тоже обвинить в отсутствии патриотизма?

Вильгельм Карлович Кюхельбекер на допросе признал, что вступить в тайное общество его заставила скорбь о порче народных нравов, наступившей вследствие жестокого угнетения. «Взирая на блистательные качества, которыми Бог одарил русский народ, единственный на свете по славе и могуществу, по сильному и мощному языку, которому нет подобного в Европе, по радушию, мягкосердечию, я скорбел душой, что всё это задавлено, вянет и, быть может, скоро падёт, не принесши никакого плода в мире».

Павел Иванович Пестель заявлял, что рабство крестьян всегда сильно на него действовало, поэтому именно крепостное право и пренебрежение к личности человека толкнули его на путь активной борьбы против самодержавия. Очень похожими (не по форме, по смыслу) были объяснения большинства декабристов.

Когда их читаешь, ужасаешься слепоте императора, который не увидел (не сумел или не захотел?), какие искренние, страстные со-дельники были с ним рядом, если бы он, в самом деле, хотел усчастливить (так он выражался) свой народ. Это тем более удивительно, что в уставе «Союза спасения» (назывался он ещё союзом «истинных и верных сынов Отечества») цель тайного общества была сформулирована так: «содействовать в благих начинаниях правительству в искоренении всякого зла в управлении и в обществе». Содействие правительству, а вовсе не действия против правительства! Почему бы не пригласить Никиту Муравьёва и Сергея Трубецкого (оба были императору отлично известны) и не спросить, почему это господа офицеры пытаются скрыть от своего государя дела, которые ему не менее, чем им самим, угодны? Глядишь, и пошла бы наша история другим, не таким кровавым путём. Мне могут возразить: откуда Александру было знать, какие цели ставит перед собой «Союз спасения»? Готова согласиться, потому что не уверена, что об этом тайном обществе ему своевременно было известно во всех подробностях.