Инна Соболева - Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Но уж о «Союзе благоденствия» он знал всё. Это известно доподлинно. А в его уставе о цели сказано так: «содействовать благим начинаниям правительства». Шёл год 1818-й. С момента создания «Союза спасения» прошло два года. За это время никаких благих начинаний правительства не наблюдалось… У императора ещё оставалось время. Стоило только захотеть… Но его куда больше интересовали отношения с европейскими монархами, чем судьба собственного народа.

Результат плачевен: в 1823 году на съезде в Киеве заговорщики обсуждали вопрос о цареубийстве как начале революционных действий. Было выдвинуто (правда, далеко не всеми поддержанное) требование уничтожить всю царскую фамилию, чтобы избежать в будущем контрреволюционных мятежей во главе с претендентами на престол. Планам этим не суждено было сбыться. И слава Богу.

А о том, что стало итогом многолетнего противостояния царя и заговорщиков, рассказывать не буду. Об этом рассказано и без того много и подробно. Скажу только, что – так мне кажется – если бы не неожиданная смерть государя, если бы не спровоцированная им интрига с престолонаследием, восстания бы не произошло. Даже один из самых радикально настроенных заговорщиков, Павел Иванович Пестель, серьёзно задумывался над тем, чтобы явиться к Александру Павловичу с повинной и попытаться уговорить его начать реформы, обещая самое решительное содействие своей организации. У Александра оставался последний шанс. Но его отняла смерть…

И тогда случилось то, что случилось. В результате событий 14 декабря 1825 года из общественной жизни России ушла целая плеяда лучших людей того времени. «После 14 декабря, – писал Василий Осипович Ключевский, – пошли за Урал лучшие люди сословия, после которых осталось много мест, не занятых в продолжение следующего царствования». Это стало национальной трагедией.

«Порыв ветра разбудил меня в пять часов. Я позвонила, и мне доложили, что вода у моего крыльца и готова залить его. Я сказала: “Если так, отпустите часовых с внутренних дворов, а то, пожалуй, они вздумают бороться с напором воды и погубят себя…” Желая узнать поближе, в чём дело, я пошла в Эрмитаж. Нева представляла зрелище разрушения Иерусалима…»

Это – из письма бабушки нашего героя Екатерины Великой Мельхиору Гримму. Потом она напишет и о том, что во время наводнения (случилось оно 10 сентября 1777 года) погибло около тысячи петербургских жителей. «Сие наводнение случилось во время ночи, потому и множество людей и скотов пропало…»

А вскоре двести один пушечный выстрел с Петропавловской и Адмиралтейской крепостей известил столицу о великом и долгожданном событии: невестка императрицы разрешилась от бремени сыном-первенцем. В придворной большой церкви отслужили благодарственное молебствие с коленопреклонением. Счастливой бабушке даже в голову не пришло связать два события, совсем недалеко отстоявшие друг от друга.

Через сорок семь лет царственный внук Екатерины с балкона Зимнего дворца так же, как она когда-то, смотрел на стихию, пытавшуюся уничтожить его столицу. «Зрелища сего описать невозможно. Зимний дворец стоял, как скала, среди бурного моря, выдерживая со всех сторон натиск волн, с ревом разбивавшихся о крепкие его стены и орошавших их брызгами почти до верхнего этажа; на Неве вода кипела, как в котле, и с неимоверной силой обратила вспять течение реки; два тяжёлых плашкоута сели на гранитный парапет против Летнего сада, барки и другие суда неслись, как щепки, вверх по реке… На площади против дворца – другая картина: под небом, почти чёрным, тёмная зеленоватая вода вертелась, как в огромном водовороте; по воздуху носились широкие листы железа, сорванные с крыши нового строения Главного штаба, буря играла ими, как пухом…»

Александр не только жалел людей и город (как когда-то Екатерина), не только думал о том, как лучше организовать помощь пострадавшим (как и она почти полвека назад). Он чувствовал: это наводнение (потом станет ясно: самое разрушительное за всю историю города) предвещает конец или его жизни, или его царствования. Как то наводнение, о котором ему рассказывала бабушка, предвещало его рождение. Он чувствовал: круг замыкается…

Пётр I, как известно, умер оттого, что простудился во время наводнения, спасая утопающих. Александр I в воду не бросился, в шлюпку не полез, но постарался наилучшим образом организовать помощь пострадавшим. Заняться этим поручил Александру Христофоровичу Бенкендорфу, начальнику Первой кирасирской дивизии и одновременно одному из дежурных генерал-адъютантов, который в день наводнения оказался дежурящим во дворце. Военному коменданту столицы Михаилу Андреевичу Милорадовичу приказывать не пришлось, узнав о случившемся, он сам бросился на помощь.

Бенкендорф вспоминал: «Император со своего балкона смотрел на общественное разорение, и его прекрасная душа, его могущество не могли достать средства от него».

Бенкендорф в записках не назвал имени молоденького морского офицера, который вместе с ним самоотверженно помогал утопающим. Не назвал по вполне объяснимой причине: писал он воспоминания уже после декабрьского восстания, а тот отважный юноша был декабристом. Разве мог верноподданнейший Александр Христофорович сказать доброе слово о враге государя! Звали того офицера Пётр Беляев, служил он мичманом в Морском гвардейском экипаже и было ему от роду девятнадцать лет. Год спустя он вместе с братом Александром выйдет на Сенатскую площадь. По приговору Следственного комитата по делу декабристов братья Беляевы проведут тридцать лет в Сибири. Бенкендорф был членом этого комитета.

Кстати, тон воспоминаний будущего шефа жандармов и главного начальника III отделения Собственной Его Величества канцелярии, его склонность к идеализации образа и поступков монарха вполне понятны: преданность графа Бенкендорфа Александру известна. Но и декабрист Беляев с большой симпатией писал о том, как держал себя в те дни император, называл его ангелом-утешителем и считал, что намерения Александра были самые благородные, а сердце его «было полно любви к человечеству».

Едва вода настолько отступила, что можно стало проехать по улицам, Александр Павлович поехал в Галерную гавань.

Страшная картина разрушений предстала перед ним. Поражённый, он вышел из экипажа и несколько минут стоял безмолвно. Слёзы медленно текли по его лицу. Народ обступил императора с воплями и рыданиями. «За наши грехи Бог нас карает!» – сказал кто-то из толпы. «Нет, за мои!» – ответил с грустью государь.

Вот эти слова, мне кажется, и стали главным итогом того, что ему выпало в тот день пережить. Вряд ли было бы справедливо усомниться в искренности этих слов: слишком мало располагала к лицедейству обстановка, в которой они были сказаны, точнее – вырвались. Полагаю, он на самом деле верил, что Господь карает страну за грехи её государя – за его грехи. И вполне допускаю, что именно глядя на жуткие следы разрушений, на трупы своих ни в чём не повинных подданных, он принял окончательное решение отказаться от власти. Только вот в чём он видел свои грехи? Несомненно, в убийстве отца. Хотя прямой его вины, уверена, в этом не было. Что ещё? Может быть, осознал, как виноват перед народом, так и не выполнив обещаний, которые сулили его подданным достойную жизнь?

Меня занимает вопрос, на который не могу с уверенностью ответить: знал ли он слова Наполеона: «Государь всегда должен обещать только то, что он намеревается исполнить». «Максимы и мысли узника Святой Елены», записанные Лас-Казом (куда среди прочего вошла и эта фраза), были опубликованы в 1820 году и вряд ли остались незамеченными российским императором. И вряд ли слова эти оставили его равнодушным: они явно были адресованы ему, хотя тот, кто их произнёс, и не мог быть уверен, что послание дойдёт до адресата.

И ещё одна мысль старого врага, уже покойного, не могла не задеть Александра: «В отречении монарха есть своего рода ирония: он отрекается тогда, когда с властью его уже не считаются». Он мог бы поспорить с Наполеоном. Да, когда тот вынужден был отречься, с его властью, действительно, уже не считались. Но он-то, Александр, ведь отречься мечтал всегда: и когда власти-то ещё фактически не было, и когда она укрепилась настолько, что никто и помыслить не мог с нею не считаться; и вот теперь… Нет, он и сейчас не был готов согласиться, что с его властью не считаются. Сейчас – другое: он сам чувствует, что его власть исчерпала себя, что его время кончилось.

Такого в русской истории ещё не случалось…

На троне у Александра Павловича (как я уже писала) было две жизни: первая та, о которой сказано: «дней Александровых прекрасное начало»; вторая – в которой военные поселения, шпицрутены, Аракчеев, тайные общества. Некоторые не исключают и того, что была ещё одна жизнь – жизнь старца Феодора Козьмича.

Легенду о таинственном старце даже и обсуждать всерьёз было бы невозможно, если бы Александр Павлович постоянно не возвращался к мысли об уходе. Свидетельств тому множество. Впервые он говорил об этом, будучи ещё юным великим князем, возвращался к этой теме в зените славы, во время триумфальной поездки по России, признавался братьям, Константину и Николаю, а незадолго до рокового отъезда в Таганрог – принцу Вильгельму Оранскому.