Василий Галин - Капитал Российской империи. Практика политической экономии

Наглядный пример результатов этого заимствования давал П. Чаадаев в 1837 г.: «Присмотритесь хорошенько, и вы увидите, что каждый факт нашей истории был нам навязан, каждая новая идея почти всегда была заимствована»[277]. «…Из западных книг мы научились произносить по складам имена вещей. Нашей собственной истории научила нас одна из западных стран; мы целиком перевели западную литературу, выучили ее наизусть, нарядились в ее лоскутья и наконец, стали счастливы, что походим на Запад, и горды, когда он снисходительно согласился причислить нас к своим»[278].

Но не только дворян, и купцов было в России меньше, чем в Европе. Меньше было и чиновников: на 1000 жителей – в 2 раза, чем в большинстве стран Западной Европы и США, а по сравнению с такими странами, как Франция или Бельгия в 3–4 раза. Относительное количество российских чиновников в XIX веке, по данным Р. Пайпса, было в три-четыре раза меньше, чем в странах Западной Европы[279]. Д. Менделеев приводит подобные цифры: во Франции на государственном бюджете было 500 000 чиновников (не считая выборных), тогда как в 4 раза большей, по численности населения России – только 340 000 (с выборными)[280].

Но большего количества чиновников Россия просто не могла себе позволить: удельные расходы на госуправление в России и так в среднем в 2 раза превышали среднеевропейские показатели[281].

Число чиновников на 1000 жителей и доля расходов госбюджета на управление, в % 1910 г.[282]

И эти расходы обеспечивали лишь элементарное выживание большинства чиновников, не относящихся к чиновничьей аристократии.

По словам Н. Тургенева: «Назначаемое правительством жалование почти всегда недостаточно, чтобы не сказать смешно… те, кто посвящают себя государственной службе, а потому забрасывают свои собственные дела, большей частью умирают обедневшими, обремененными долгами…»[283] От разорения в большинстве случаев могло спасти только взяточничество – не случайно оно получило такое широкое распространение на Руси, где назначение на должность многие чиновники практически воспринимали как «назначение на кормление». В совокупности же с тем абсолютным доминированием государства в общественной и экономической жизни страны коррупция в России приобретала системообразующий характер.

В. Ключевский, описывая ее особенности, приводил следующий пример: «у Петра было два врага казны и общего блага, которым не было дела ни до какой правды и равенства, но которые были посильнее царской тяжеловесной и беспощадной руки: это – дворянин и чиновник… для увеличения собственных доходов они не брезгают никакими средствами»[284]. На этих чиновников, утверждал Вебер, «нельзя иначе смотреть, как на хищных птиц, которые смотрят на свои должности как на право высасывать крестьян до костей и на их разорении строить свое благополучие»[285]. «Крестьянскую лень» Вебер объяснял именно гнетом чиновников и дворян, «отбивавших у простонародья всякую охоту приложить к чему-нибудь руки»[286].

Сверхцентрализация управления приводила к еще одной проблеме, а именно – встроенный в вертикаль чиновник отдалялся от реальной жизни и начинал служить «креслу», а не обществу. Как замечает в этой связи В. Ключевский, «общество и его интересы отодвинулись перед чиновником далеко на задний план»[287].

Издержки российского абсолютизма подрывали любые перспективы развития русского общества, однако вместе с тем они позволяли ему выживать в условиях, в которых нормальная, по западным меркам, экономическая и общественная деятельность была вообще невозможна. Получался замкнутый круг: развитие без выживания невозможно, но отставание не оставляло шансов на выживание. Его можно было разорвать только за счет длительного накопления ресурсов и последующего рывка, поэтому развитие в России происходило не эволюционно, как в Европе, а скачкообразно, и всегда носило мобилизационный и искусственный характер. И именно эти особенности предопределяли формы российского самодержавия.

Самодержавие в России, в отличие от европейского, было абсолютным, в том смысле, что даже дворянство в нем играло второстепенную подчиненную роль. Как отмечал Н. Тургенев: «Состояние не дает русским дворянам тех преимуществ, с коими оно обычно сопряжено в иных краях… В России человека определяет его чин… Именно поэтому русские более чем кто либо равнодушны к состоянию и даже заслугам. Ежедневный опыт убеждает, что милости государя важнее того и другого»[288]. В России нет «сильной и влиятельной аристократии» и «изобрести ее нельзя»[289]. По словам В. Ключевского: «В Московском государстве дворянство не правило, а было лишь орудием управления»[290]. Французский посол в России М. Палеолог в феврале 1917 г. замечал: «вне царского строя, то есть вне его административной олигархии, (в России) ничего нет: ни контролирующего механизма, ни автономных ячеек, ни прочно установленных партий, ни социальных группировок…». Французский посол видел в этом кардинальное отличие России от Запада[291].

Предельно низкая эффективность российской экономики в совокупности с обостренной борьбой за выживание народа, отброшенного монголо-татарским нашествием с Востока и непрерывной агрессией с Запада почти на 1000 км на север, оттесненного от естественных путей сообщения – морей, изначально обусловила аномально высокую значимость роли государства в жизни страны. Только на уровне государства можно было сконцентрировать ресурсы в необходимые для обороны и развития общества. Сами эти ресурсы невозможно было получить без превращения элит в орудие самодержавного правления и принудительного труда десятков миллионов русских крестьян. Как следствие, по словам П. Милюкова, «в России государство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусловила государственный строй»[292].

Отличия народов, порождаемые климатом и географией, далеко не исчерпываются приведенными примерами. Например, Н. Лесков видел главную причину пьянства в невозможности для русского человека «капитализировать свой заработок», в результате чего он «делается равнодушным к сохранению своих добытков, а все остающееся за удовлетворением первых своих потребностей употребляет на удовлетворение своим порочным желаниям»[293]. Особенности существования русского народа оказывали самое прямое и непосредственное влияние на его ментальность. Указывая на ее истоки, редактор журнала «Форбс» П. Хлебников отмечал: «Умереть с голода и замерзнуть от холода, вот два великих фантома российского воображения»[294]. П. Вяземский еще в конце XIX века запечатлел эту данность в своем знаменитом стихотворении «Русский бог»:

Для своего выживания русский был вынужден пожертвовать многим тем, без чего западный человек вообще не представляет своей жизни. П. Чаадаев в этой связи замечал, что «одна из самых поразительных особенностей нашей своеобразной цивилизации заключается в пренебрежении удобствами и радостями жизни. Мы лишь с грехом пополам боремся с ненастьями разных времен года, и это при климате, о котором можно не в шутку спросить себя, был ли он предназначен для жизни разумных существ»[295]. В русском народе суровость климата выковала, с одной стороны, чрезвычайно терпеливую, выносливую и неприхотливую породу людей, склонную одновременно к фатализму и пассионарности, а с другой – породила некую абстрагированность от холодного и делового, западно-прагматичного, мещанского мира, не способного в данных условиях принести материального удовлетворения жизни.

Эту зависимость ментальности народа от климата наглядно отражают религиозные отличия народов, которые за некоторыми объяснимыми исключениями, четко коррелируют с соответствующими климатически зонами. Кальвинизм, лютеранство, протестантизм в Европе получили распространение лишь в регионах находящихся в крайне благоприятных климатических условиях, например в классе Cfa или около 0º изотермы января. В свою очередь Испании и Италии (за исключением севера), находящимся в более жестких климатических условиях: в классе Csa или в районе изотерм января +8 – +10º, свойственны ортодоксальные течения католицизма, как и Польше, которая находится в районе изотермы -4º и на границе класса Dfb, но благодаря активности иезуитов не попавшей в зону православия, которое распространяется дальше на северо-восток.

Эту зависимость можно продолжить и дальше на Юг, и Восток в сторону ислама, буддизма и конфуцианства. И везде мы будем сталкиваться с жесткой зависимостью не только политического устройства, религиозных верований, но и с ментальными особенностями народов, которые обеспечили их выживание и развитие в заданных климатическо-географических условиях. В частности на Западе благоприятный климат и география оказали, гораздо большее влияние на появление капитализма, чем веберовский протестантизм, вернее можно даже утверждать, что последний был их следствием.