Сергей Доренко - Россия, подъем! Бунт Расстриги

Дальше март. Март запомнился выборами, судьба которых была уже предрешена, наступление в Чечне продолжается, все блестяще, все классно, ровно все наши чаяния воплощались. Мы были счастливы, армия была счастлива. Я часто летал в Чечню. Я брал у Первого канала – надо сказать, Первый канал был щедр ко мне, – я брал иногда даже «Ту-134», самолет, чтобы лично вылететь в Грозный через Моздок. А раз уж у меня был самолет, я забирал офицеров оттуда, я помню, что когда я улетаю из Моздока, пару раз ребята, офицеры русские, сидят на рулежке. Я подхожу и говорю: «Чего сидим?» Они: «Да ждем транспорта». Я говорю: «А куда вам надо?» – «Да в Москву хотя бы долететь!» Я говорю: «Ну, пошли ко мне в самолет».

В марте – триумфальная победа Путина. Путин побеждает с первого тура, это было абсолютно важно, с первого тура надо было победить для убедительности, для того, чтобы все, кто сомневался, из лужковцев и примаковцев, были бы окончательно убеждены. Я вам напомню, что лужковцами и примаковцами тогда была вся чиновничья прослойка России. И вот для того, чтобы убедить чиновничество, нужно было побеждать так, чтобы комар носа не подточил, победа была очень чистая, очень красивая, очень убедительная, с первого тура, и все утерлись. Ну и слава богу. Это было 26-го, а 27 марта враги наши посчитали результат и утерлись.

В апреле возвращается Березовский. Прекрасный, загоревший, с двумя барабанами, которые он называет сувенирами из тропиков. Все хохочут, очень глупо, потому что он вернулся числа 10 апреля. Когда власть в общем уже устаканилась и было все понятно. Понятно, кто за что отвечает. Вот вы лично, вы помните, может быть, ситуацию, когда вас назначают старшим в классе, или вы оказываетесь руководителем предприятия, или неважно где вы оказались старшим, вы начинаете сразу искать, кому что поручить. Ну, правильно, вы один не сделаете, команда нужна. Путин этим занят. Березовский возвращается, когда все решено уже. Уже решено, уже рядом Сечин, уже рядом серьезные люди подъехали. Березовский тут очень некстати и не нужен никому. Но он идет к Путину. И придумывает окончательно гибельную вещь. А именно, что будет две партии – правый центр и левый центр, что Путин возглавит левый центр, а Березовский – правый центр. И что начнется в стране настоящая политическая жизнь и настоящая политическая борьба с прицелом на президентские выборы 2004 года. Березовский также дал понять Путину, с его слов, что нынешнее избрание Путина носило экстренный характер, а к 2004 году нужно будет поставить какой-то вполне рабочий рутинный процесс ротации власти, подобно тому, что происходит в странах с устоявшейся демократией. Это нельзя было воспринять иначе как приглашение сдать власть, отказаться от власти. Ну, и по стилю Березовский продолжал очень неформально, даже фамильярно говорить о Путине и с самим Путиным. Я изумляюсь до сих пор абсолютному непониманию ситуации столь умным человеком, как Борис Абрамович. Это просто непонимание. Я тогда же ему сказал с ходу: «Борис, ты говоришь не с Володей, нет Володи больше, ты говоришь с троном». Трон Великой Империи, великой страны. Я говорю: «Ты понимаешь, если вдруг окажется, что Иосиф Виссарионович просто Йося для кого-то, то тогда я не понимаю, зачем мой дед умирал». Мой дед умирал в Уманском котле, погибал за Родину, за Сталина, и он понимал, что Сталин – это не Йося, а великий руководитель, это трон. Я не понимаю иначе. Я сам в военной семье вырос. «Это символ, президент, зачем ты это делаешь?» Это не вопрос формы. Это вопрос неверного понимания сущностного, как мне кажется. Березовский также предложил тогда создать так называемую рукотворную демократию. Сейчас я изложу не по словам, а концептуально, что имел он в виду. Он имел в виду, что существуют рукотворные демократии, написанные умными мужчинами на листе бумаги. Например, американская. Американская демократия есть продукт труда десятка умных мужчин, которые сели с бумагой и начертали некую демократию, которая худо-бедно 200 лет работает. Борис сказал: «Ну неужели нет 10 умных мужчин в России, которые создали бы устойчивую демократию? Нужно построить левый центр, аналог демократов, нужно построить правый центр, аналог республиканцев. Значит, нужно построить вот эти две большие партии, создать двухпартийную систему, создать на 200 лет русскую демократию». Насколько я понимаю, он предлагал это и Путину, и другим людям, и, насколько я понимаю, везде это находило понимание. То есть все говорили: ну конечно, это идея в высшей степени интересная. Дальше у него шло развитие, у Бориса. Он сказал: хорошо, вот вы, властный клан, кто победил – он сразу захотел стать оппозицией, это, надо отдать ему должное, сумасшествие никак не заканчивалось – он сказал: вот вы правящие, кто победили, вы садитесь в левый центр, а я создам новую партию. Социальная политика ваша, направленная на более широкие слои населения, а я буду строить правый центр, говорил Борис. То есть он хотел, чтобы правящие круги – Путин, Кремль, администрация президента – скорее ассоциировались бы с партией, подобной впоследствии созданной Сергеем Мироновым «Справедливой России», а он бы строил что-то вроде нынешней партии Михаила Прохорова. Насколько я понимаю, противников этого не было, все пожимали плечами и говорили, что ну и хорошо, решил – делай. К тому времени Борис купил издательский дом «Коммерсант» и начал писать письма Путину в этом самом «Коммерсанте». Между вот этой идеей, в апреле высказанной, и письмами в «Коммерсанте» в июне проходит инаугурация Путина 7 мая. Надо сказать, что Путин в этом смысле очень привержен этой дате, то есть он 7 мая инаугурируется всегда. Когда Медведев пришел к власти в 2008-м, он тоже инаугурировался 7 мая.

7 мая первая инаугурация Путина происходит. И потом пошли письма, Борис пишет письма, и стиль этих писем в «Коммерсанте», я думаю, сотрудники «Коммерсанта» вспомнят, фамильярный и залихватский. Он пишет огромные письма, на целую страницу, как рекламу, написано «на правах рекламы», которые начинаются следующим: «Володя, ты помнишь наш последний телефонный разговор?» То есть просто фамильярность зашкаливает все возможное. На «ты», по имени, в «Коммерсанте». Я, честно говоря, уже тогда понимал, что это не приведет к добру. Это ужасно. Собственно говоря, не только я, моя фраза тогдашняя, я ее очень хорошо помню: «Борис, зачем ты президенту пишешь письма в газете? Ты же можешь подъехать, ты же принят». Он говорит: «Но я должен строить оппозицию, ты не понимаешь, я как оппозиционер теперь не имею права подъехать, все должно быть в публичном поле». Я говорю: «Господи, что-то все-таки неправильно. Зачем вы, как Машенька с Дубровским, общаетесь через дупло? То есть через «Коммерсант»? Не надо лихо показывать, что президент тебе кореш. Во-первых, это неправда, а во-вторых, это оскорбляет народ. Не оскорбляй людей». Тем не менее эта практика продолжилась.

Путин приступил к созданию широкой опоры в управленческом персонале, и вынужденно, уже ради этого, сразу после инаугурации, а может быть, еще раньше, перешел к нащупыванию союзнических, а впоследствии вполне себе вертикальных отношений с чиновничеством. Путин понимал, с моей точки зрения, что Лужков и Примаков объединили все чиновничество под собой, все госуправление, и что не мириться с ними, а создавать опричнину – это было бы ошибкой. И Путин начинает потихонечку с ними разговаривать. И надо сказать, насколько я понимаю, процесс примирения возглавил со стороны бывших уже врагов Примаков. И надо сказать, это очень быстро пошло на лад, потому что чиновничество, в общем, к восстанию было не склонно, чиновничество было склонно к тому, чтобы преклонить голову, принести присягу и дальше уже просто работать. Этот процесс присяги шел очень успешно, ко всеобщему удовольствию.

Я много говорю о Березовском, потому что его роль огромна в 1999 году и уже намного меньше в 2000-м. Был спор большой у меня долгие годы с Борисом по поводу того, в какой степени можно влиять на выбор народа. Вот Борис считал, что он созданием гениальных конструктов и невероятной своей энергией, которая действительно невероятная, осуществил исторический перелом в России. А меня он считал таким волшебником, добрым, злым, неважно, который выходит и объясняет народу, что делать. И народ то и делает, что я объясню. Вот это была версия Бориса. Я должен сказать, что я никогда не соглашался с этой точкой зрения. Несмотря на свое невероятное зазнайство, несмотря на то, что осенью 1999 года не было ни одной газеты, не писавшей обо мне ежедневно, несмотря на дикое зазнайство, литавры и медные трубы, я все-таки всегда говорил ему следующее: «Боря, народ подобен женщине, и ты никогда не можешь женщине сказать, что делать. Дело в том, что женщина обычно или часто бывает в смятении и у нее есть 2–3–4 решения, которые у нее постоянно в голове, что она сейчас, например, может пойти в косметический салон, или моментально надо что-то купить в детском магазине, или она устала, ноги отекли. Или, наоборот, позвонить мужу и пойти куда-то пообедать. У нее 3–4 решения постоянно. Этим женщина отличается от мужчины. Внимание: ей можно нашептать, уговорить ее и уломать только в рамках ее личных решений. Ты никогда не можешь женщину уговорить на то, что не входит в горизонт ее личных решений. Никогда не можешь. Она спрашивает: «Ну что, Сережа, пойдем в ресторан? Или мне надо заскочить в детский магазин, купить комбинезончик. И потом дома поужинаем». Вот в рамках этих решений ты можешь ее уламывать. А, например, ты не можешь сказать: «Нет, мы едем сейчас на аэродром и будем прыгать с парашюта». Она скажет: «Нет, стоп». Русский народ – вообще любой народ на планете Земля – подобен женщине, и это сравнение не только мое, вы знаете, все социальные психологи этим сравнением пользуются. Он в голове держит 3–4 решения, но невозможно идти поперек. Ты можешь только нашептать то, что они сами хотят сделать. В сущности, ты не просто нашептываешь, ты вербализуешь народу его смятенные чувства. И ты не можешь никогда народ развернуть».