Ирина Медведева - Новое время — новые дети

Очередей теперь не было и в помине, но мама часто повторяла, что походы в магазин стали ей ненавистны. («Противно считать, сто или сто пятьдесят грамм я могу себе позволить!»)

Ее интонации, когда она обращалась к папе, делались все более и более раздраженными. Перестав чувствовать защиту, мама одновременно и перестала быть похожей на девочку. Новые спектакли уже не обсуждались, зато постоянно велись разговоры о друзьях и знакомых, которым удалось «перестроиться» и «вписаться». Мама особо подчеркивала в подобных разговорах достоинства «настоящих, ответственных за семью мужчин».

В ответ папа только мрачнел.

А один раз не выдержал и перебил ее на полуслове:

— Ну, и выходила бы замуж за «настоящего!»

А мама в запальчивости закричала:

— Да уж конечно! И не думала бы сейчас, как выкроить на кусок сыра! Ребенка бы пожалел!

Мама расплакалась и опять стала похожа на девочку. На обиженную девочку.

А ребенку — к тому времени ученику третьего класса — было в эту минуту больше всего на свете жалко родителей. Но не одинаково. Папу было жальче. Девятилетний мужчина нутром ощутил унижение сорокалетнего.

Дальше пошло–поехало. Папе в его институте платили копейки, да и то нерегулярно. Мама крутилась, как белка в колесе, подрабатывая, где только можно, но когда предлагала заняться тем же самым отцу, выяснялось, что все очень сложно. Он не мог стать ни маклером, ни агентом турбюро. А однажды, когда она в отчаянии сказала: «Если ты ничего не можешь, иди расклеивать объявления», он так оскорбился, что не разговаривал с ней целую неделю.

При этом папа вовсе не был лентяем! Даже наоборот, будучи геологом, он старался как можно больше ответственности брать на себя. И не один год ездил в экспедицию начальником. Да и научной работой мог заниматься день и ночь. Однако выброшенный в чужую для него жизнь, он задыхался. И обвинять его в этом было жестоко.

Но жестоко было и оставлять Костю, который вступил в это время в полосу бурного роста, без полноценного питания и ботинок по размеру. Мама поняла, что рассчитывать можно только на себя. За три года она перепробовала множество самых разных работ: преподавала в частной гимназии, готовила в театральные вузы, пыталась устроить арт–салон, возила иностранцев на экскурсии и в конце концов организовала турфирму.

С деньгами теперь все было в порядке. А вот с мужем… Она старалась не подчеркивать свою успешность, не попрекать его. Но как–то само собой выходило, что поводов для попреков становилось все больше и больше. То вернувшись из командировки, она заставала дома полный разгром, то муж загуливал с друзьями и приходил «на бровях», то забывал купить картошку, то не вовремя шутил или был, наоборот, мрачен, когда ей хотелось посмеяться…

А самым, пожалуй, обидным было то, что муж ей не сочувствовал. Раньше даже когда она расстраивалась по пустякам, он всегда ее утешал. А теперь делал вид, что не замечает, или даже раздражался. Взвалив на себя неженскую ношу, она перестала быть для него слабым полом, перестала быть женщиной.

И еще она с ужасом замечала, что сын подражает в этом отцу. Став подростком, Костя помогал ей гораздо меньше, чем когда был маленьким. Заболев, она могла целый день пролежать в кровати, а сын заглядывал к ней в комнату только с вопросом, что ему съесть на обед. И вообще, он стал каким–то инфантильным, безалаберным, даже постель свою убирать не желал. Сначала она списывала такую распущенность на переходный возраст, но время шло, а картина в лучшую сторону не менялась.

Утратив поддержку мужа, мама какое–то время тешила себя надеждой обрести ее в сыне. Но теперь все отчетливей понимала, что этому не суждено сбыться. Напряженная работа не позволяла ей слишком часто предаваться унынию, но порой ее охватывала нестерпимая тоска. Окружающим она казалась очень благополучной женщиной ( в ее кругу мало кто смог так устроиться). И только она знала, что вместе с «каменной стеной» рухнуло все: любовь, семья, нормальное воспитание сына…

Подобные истории часто заканчиваются разводом, но мы намеренно не обозначаем концовку, потому что она, на наш взгляд, непринципиальна. Гораздо важнее то, что у этого мальчика и у многих–многих других мальчиков было отнято счастье жить в нормальной семье, где роли не перепутаны, где все на своих местах.

Вы скажете: «Кто его заставляет копировать поведение отца? Может быть, он повзрослеет и поймет, что это вовсе не образец для подражания!»

Да, но что в этом хорошего? Ведь тогда Костя вынужден будет откреститься от самого близкого, любимого и в общем–то очень достойного человека. Человека, который все детство был для него идеалом.

Если же он будет по–прежнему подражать отцу, то беспомощность, которая того охватила в результате жизненного слома, станет у Кости неотъемлемой чертой характера и сама уже спровоцирует жизненный слом. Его будущим жене и детям не позавидуешь. Равно как и государству, населенному такими гражданами. Сколько их будет, сказать нелегко, но когда видишь в метро и на вокзалах множество женщин — «челноков», груженых, как ломовые лошади, понимаешь, что настоящих мужчин в следующем поколении будет катастрофический недобор.

И не надо сравнивать с войной: дескать, тогда женщины тоже тянули лямку и за себя, и за мужиков. Мужики воевали, а значит, были сверхположительным, героическим примером для своих сыновей. Примером отца, который отвечает не только за свою семью, но и за целую огромную страну.

Урок истории в 11 «Б» как–то незаметно перерос в политический диспут. Было это в разгар учебного года и в разгар чеченской войны. Историчка, она же классный руководитель, завела разговор о том, кто как представляет себе свое ближайшее будущее, и выяснилось, что из семнадцати мальчиков ни один (!) не собирается идти в армию.

— А если кто–то из вас не поступит? — спросила классная.

Ответы последовали разные, но все они сводились к одному: главное — «откосить» от армии. И родители костьми лягут, чтобы им в этом помочь.

Особую пикантность ситуации придавало то, что дело происходило в подмосковном военном городке, и почти у всего класса отцы были военными. Мальчишки наперебой делились рецептами: как скрываться от повесток, как вести себя на медкомиссии, как проглотить кусочек шоколадки, чтобы рентген показал язву желудка, как симулировать «шизу». Кто–то даже похвастался тем, что купил книгу под названием «Как уклониться от призыва».

Учительница слушала молча, не перебивая. А когда все мальчишки высказались, спросила:

— Другие мнения есть?

— Есть! — вдруг подала голос самая красивая девочка в классе. — Трусы вы, вот и все! Типичные трусы! Вот такое мое мнение.

Что тут началось! Мальчишки, задетые за живое, да еще девочкой, о благосклонности которой многие тайно мечтали, с пеной у рта ринулись отстаивать свою правоту. (Ведь слово «трус» пока что воспринимается у нас как тяжкое оскорбление.) Недостатка в аргументах, конечно, не было. Вспомнили все вплоть до сталинских «заградотрядов» и лагерей, ожидавших наших солдат, когда они возвращались домой из немецкого плена. Выросшие в военных семьях ребята много чего знали.

Но красавица с редким именем Алиса тоже не спасовала.

— Если бы наши дедушки в войну рассуждали, как вы, нас бы вообще на свете не было, — заявила она, и к ней присоединилось несколько других девчонок.

Еще немного — и весь класс втянулся бы в конфликт между полами, но тут прозвенел звонок.

Какое–то время страсти побурлили в коридоре, но с началом следующего урока утихли.

Володя был единственным, кто промолчал в ответ на обвинение Алисы. Он и по характеру был довольно робким, а уж перед Алисой робел втройне. О том, что она ему нравилась чуть ли не с первого класса, знала вся школа, и в глубине души Володя был уверен, что это навсегда.

Алиса обвинила в трусости всех мальчишек, а ему показалось, что это обвинение обращено лично к нему. Да и высказалась она, решил Володя, исключительно ради того, чтобы больно его задеть. На оставшихся трех уроках он думал только об одном: что нужно было ей ответить?

Потом Володя долго шел за Алисой по пятам. Наконец, резко ускорив шаг, обогнал ее и бросил на ходу:

— В армию идут только дураки. Погибать за нефтяную трубу — это не храбрость, а идиотизм…

Следующие полгода Володя постоянно доказывал себе и окружающим, что он не трус. Увидит издалека компанию хулиганов — обязательно пройдет мимо, да еще шаг замедлит. Раньше он никогда не дрался, а теперь мог вернуться домой с «фингалом» под глазом. Он стал накачивать мышцы, в походке появилась несвойственная ему развязность, речь обогатилась слэнгом из арсенала «крутых». Он начал курить. И не тайком, а открыто, даже вызывающе. Родители всерьез волновались, как бы он не связался с дурной компанией.