Энн Линдберг - Подарок моря

Но романтическая любовь — это нечто иное. Она не имеет практически ничего общего с близостью, пространством, временем или самой жизнью. Словно радуга, словно луч, она перескакивает через все это. Именно она скрепляет створки ракушки гребешка, всего одна связь, всего одна ось. И если эта хрупкая связь разрушится штормом, что будет удерживать половинки вместе? На «устричной» стадии брака романтическая любовь становится лишь одной из множества связей, которые образуют сложную и прочную паутину, совместно формируемую двумя людьми.

Мне очень нравится раковина устрицы. Она скромна, неуклюжа и не блещет красотой. Грифельно-серая и асимметричная, она некрасива, но функциональна. Я посмеиваюсь над ее бугристостью. Иногда меня возмущают ее наслоения и наросты. Но ее способность адаптироваться и прочно цепляться вызывает у меня восхищение и иногда даже слезы. Она комфортна своей привычностью, своей простотой, будто старые садовые перчатки, идеально повторяющие форму рук. Я не хочу ее критиковать. И я не захочу ее покинуть.

Но постоянен ли этот символ брака? Должен ли он — в большей степени, чем раковина морского гребешка, — длиться вечно? Приливы и отливы жизни отступают. Дом с уймой террас и навесов постепенно пустеет. Дети поступают в университет, женятся и начинают жить своей жизнью. К середине жизни большинство из нас уже нашли свое место в этом мире или попросту перестали его искать. Эта ужасная привязанность к определенной жизни, месту, людям, окружающим нас материальным ценностям и накоплениям — настолько ли она необходима, насколько она была нужна раньше, в период борьбы за собственную безопасность и безопасность своих детей? Во многих случаях борьбе в силу успеха или провала был положен конец. Нужна ли ракушке такая прочная связка с ее камнем? Женатые пары среднего возраста чувствуют себя выброшенными на берег в устаревшей ракушке, в крепости, которая изжила себя. И что в таком случае делать? Умереть от истощения или перейти к новой форме, новому опыту?

Вероятно, кто-то предположит, что самое время вернуться в простой замкнутый мир начала отношений, в мир ракушки гребешка. Наконец-то снова быть наедине друг с другом, с маффинами и мармеладом! Нет, вернуться в тот мир невозможно. Мы слишком разрастаемся, становимся слишком разнобокими для такой строго симметричной ракушки. Может быть, к этому времени человек вырастает до такой степени, что ему мала любая ракушка.

Вероятно, зрелость — это период избавления от раковины: от раковины амбиций, раковины материальных накоплений, раковины собственного эго. Вероятно, в этот период жизни человек может очиститься, как он очищается, живя на берегу, — очиститься от гордыни и ошибочных убеждений, сбросить маску и панцирь. Разве не для защиты в этом противоборствующем мире мы облачаемся в этот панцирь? А если мы перестаем бороться, разве он нам нужен? Вероятно, в зрелом возрасте, если не раньше человек наконец полностью может быть самим собой. Какое же это освобождение!

В самом деле, многие возможности молодости перестают быть доступными. В этом возрасте большинство из нас уже не могут начать карьеру или завести детей. Многие физические, материальные и земные амбиции становятся не такими достижимыми, как двадцать лет назад. Но это ли не облегчение? «Больше мне не надо беспокоиться о том, как быть первой красавицей Ньюпорта», — сказала мне как-то одна красивая женщина, ставшая талантливой художницей. И мне всегда нравился герой Вирджинии Вулф[19], который допускает утверждение, справедливое для среднего возраста: «Много чего миновалось. Я пережил иные свои желанья… И не так уж я талантлив, как одно время казалось. Кое-что выше моего понимания. Мне никогда не постичь трудных проблем философии. Рим — предел моих паломничеств… никогда не увижу, как дикари на Таити бьют рыбу острогой при полыхании факелов, как прыгает в джунглях лев или голый человек пожирает сырое мясо…»[20] (И вам слышится, как герой бормочет себе под нос: «И слава богу!»)

Примитивная, физическая, функциональная модель рассвета жизни, активного периода до возраста сорока-пятидесяти лет, изжила себя. Но впереди нас ждет полдень жизни, который вовсе не обязательно проводить в лихорадочном ритме рассвета. Можно наконец посвятить себя той интеллектуальной, культурной и духовной деятельности, которой мы постоянно пренебрегали в разгар жизненной гонки. Мы с нашим неимоверным упором на молодость, движение и материальный успех, безусловно, склонны недооценивать этот период жизни и даже притворяться, что он никогда не наступит. Мы пытаемся остановить время, продлить рассвет жизни, обманывая и истощая себя неестественными усилиями. Конечно, ничего у нас из этого не выходит. Мы не можем соперничать со своими сыновьями и дочерями. Каково же это — бороться в надежде поспеть за этими сверхактивными и почти умудренными опытом взрослыми детьми! В этих не дающих перевести дыхание попытках мы часто упускаем цветение, которое ждет нас в полдень жизни.

Неужели зрелый возраст нельзя считать своего рода периодом второго цветения, роста, даже своего рода второй молодости? На самом деле общество в целом не допускает такой интерпретации второй половины жизни. Поэтому этот период зачастую истолковывается нами крайне неверно. Многие никогда не поднимаются выше своего положения в сорок-пятьдесят лет. Знаки — предвестники развития, которые, на мой взгляд, так напоминают период юношества: недовольство, беспокойство, сомнение, отчаяние, стремление — ошибочно интерпретируются как признаки увядания. В молодости эти знаки редко истолковываются неверно. Совсем наоборот, они воспринимаются как должное, как тяготы периода роста. С ними считаются, им следуют. Да, мы пугаемся. И это естественно. А кто не боится открытого пространства, захватывающего дух пространства за открытой дверью? Но, невзирая на страх, мы идем через следующую комнату.

В зрелом возрасте из-за неправильного предположения о том, что это период упадка, мы парадоксальным образом интерпретируем эти знаки как знаки приближающейся смерти. Вместо того чтобы встретиться с ними лицом к лицу, мы бежим от них, впадая в депрессии, нервные срывы, алкогольную зависимость, любовные связи или бездумную, бесполезную сверхзагруженность работой. Мы делаем все, лишь бы не сталкиваться с ними лицом к лицу. Все, лишь бы не оставаться на месте и учиться чему-то. Мы пытаемся излечиться от признаков возраста, изгнать их, словно демонов. А ведь в действительности они могли бы стать нашими ангелами-благовестниками.

Ангелами-благовестниками чего? Нового жизненного периода, в котором, отказавшись от физической борьбы, от земных амбиций, от материальных накоплений активного периода жизни, мы можем полностью реализовать свою обделенную вниманием сущность. Мы свободны развивать свои разум, сердце и таланты, в конце концов, мы свободны для духовного развития, мы свободны от сдерживающей нас ракушки морского гребешка. Какой бы красивой она ни была, она всего лишь замкнутый мир, в котором каждому из нас должно стать тесно. И это время сможет настать только тогда, когда нам станет тесно даже в устричной ракушке, какой бы комфортной и привычной она ни была.

В прибрежном мире немало редких созданий. Например, аргонавт («бумажный кораблик») — моллюск, который своим телом и вовсе не крепится к раковине. По сути, раковина аргонавта — это колыбель для потомства, которую самка-мать держит, выплывая на поверхность, где откладывает яйца и откуда детенышей потом относит в море. Самка покидает свою раковину и начинает новую жизнь. Такой образ аргонавта, чье временное жилище до этого я видела только как редкий экземпляр тематических коллекций, приводит меня в восхищение. Практически прозрачная, с изысканным барельефом эллинской колонны, эта белая с оттенком нарцисса раковина легка, словно перышко, словно античная лодка, готовая отправиться в плавание по неизведанным морям. Названа так она была в честь легендарных кораблей Ясона, который отправился на поиски золотого руна[21]. Находившие такие раковины моряки считали это знаком ясной погоды и попутного ветра.

Красивая раковина, красивый образ… Они искушают порассуждать. Это символ еще одной стадии отношений? Возможно, мы, аргонавты средних лет, которым стало тесно в устричной раковине, жаждем свободы наутилуса, который покинул свою раковину и отправился в открытое море? Но что даст нам открытое море? Нам не верится, что во второй половине жизни нас ждут «ясная погода и попутный ветер». Какое оно, золотое руно нашего поколения?

Говоря об аргонавте, можно признать, что мы уже вышли за пределы обычного набора ракушек. Морской гребешок, устричная ракушка — это общеизвестные знания, доступные большинству из нас. Мы принимаем их во внимание, они — часть нашей повседневной жизни и жизней окружающих нас людей. Но на этом редком и изящном судне мы покидаем изведанные берега доказанных фактов и знаний. Мы отправляемся в путешествие по морям воображения, которых нет ни на одной карте.