Петер Антес - Религии современности. История и вера

65

Захир — от арабского «явный, очевидный». (Прим, перев. — С.Ч.).

Батин — от арабского «внутренний, тайный, скрытый». (Прим, перев. — С.Ч.).

5. См. об этом: Heinz Halm. Der schiitische Islam. Von der Religion zur Revolution. München 1994. S. 101.

6. Cm.: PS. van Koningsveld. Sprekend over de islam en de moderne tijd. Utrecht-Amsterdam 1993. S. 92.

7. Cm.: Johannes Reissner. Internationale islamische Organisationen. // Werner Ende und Udo Steinbach (Hrsg.). Der Islam in der Gegenwart. München 1989. S. 539–547.

112-я сура «Очищение» («Аль Ихлас») гласит:

Скажи: «Он — Аллах — един;

Извечен Аллах один;

Не рождал он, и не был рожден;

И с ним никто не сравним».

(Цит. По русскому изданию: Коран. Переводы смыслов, Москва: 1991. С. 379). (Прим. перев. — С. Ч.).

8. Мнение Люлинга о том, что утверждения о возможном «присоединении», или «уподоблении» единому Богу встречаются только у христиан-три-ниторианцев (веривших в Святую Троицу) эллинистического периода, до сих пор нигде не получило выражения или подтверждения. Оно было представлено книге: Günter Lulling. Die Wiederentdeckung des Propheten Muhammad. Eine Kritik am «christlichen» Abendland. Erlangen 1981, особенно на стр. 183.

9. Smail Baliè. Das Jesusbild in der heutigen islamischen Theologie. //Glauben an den einen Gott. Menschliche Gotteserfahmng im Christentum und im Islam. Freiburg-Basel-Wien 1975. S. 11–21.

10. Abu Mansur Abd al Qahir at-Tahir al-Bagdadi. Usul ad-din- Istanbul, Matbaä ad-daula, 1928/1346. S. 251.

11. См. статью «Касб» («Kasb») в: The Encyclopedia of Islam, new ed. Vol. IV. Leiden-London 1978. R 690–694.

Закят, или закат — очистительная милостыня мусульманина, величина которой пропорциональна его состоянию, налог с имущества и доходов, который перераспределяется среди бедных и неимущих мусульман или идет на общие нужды общины. (Прим, перев. — С.Ч.).

12. Rotraud Wielandt. Offenbarung und Geschichte im Denken moderner Muslime. Wiesbaden, 1971. S. 5.

13. См. об этом: Seyyed Hossein Nasr. H Les Musulmans. Consultation islamo-chrétienne. Hrsg. Von Youakim Moubarac. Paris 1971. P. 63 (Серия: Версии и Контроверзы. Христиане в диалоге с арабским миром, 14).

14. О положении женщины много говорится в обширной литературе вторичного характера, например: Wiebke Walter. Die Frau im Islam. // Peter Antes u.a. Der Islam. Religion — Ethik — Politik. Stuttgart-Berlin-Köln 1991. S. 98-124; Peter Antes. Ethik und Politik im Islam. // Peter Antes u.a. Der Islam. Religion — Ethik — Politik. Stuttgart-Berlin- Köln 1991. S. 58–97; Murad Wilfried Hofmann. Der Islam als Alternative. München 1992. S. 163–174.

Хотелось бы обратить особое внимание на этот тезис исследования профессора П. Антеса, который многое объясняет в тенденциях современного развития независимых государств с преобладающим мусульманским населением, образовавшихся после распада СССР (таких, как Туркменистан, Узбекистан, Азербайджан и т. д.), а также некоторых республик с преобладающим мусульманским населением в составе Российской Федерации (Татарстан, в известной мере — Кабардино-Балкария, Ингушетия и другие). Не составляет здесь исключения и Чечня, которая прошла в 1990-е годы свой особый, трагический путь развития. Массовая поддержка местным населением своих республиканских лидеров (новых президентов); популярность этих лидеров, по внешним формам выражения граничащая с проявлением «культа личности»; конституционное и практическое закрепление за ними того объема реальных властных полномочий, который позволяет западным обозревателям с тревогой говорить о диктатуре; такие поразительные для просвещенного европейского сознания моменты, как результаты президентских выборов и иных голосований и массовых опросов, при которых более 90 % голосующих без колебания отдают свои голоса за единого кандидата — «национального лидера», не могут быть объяснены только специфическими современными обстоятельствами, без учета традиций, без понимания веками формировавшегося политического менталитета мусульман, ориентированных на гражданскую лояльность, на послушание одному единственному верховному господину (который мог называться халифом, султаном, шахом, ханом, президентом республики, верховным аятоллой или генеральным секретарем правящей партии — это не меняло сути дела), на почитание его власти. Данная психологическая установка на лидера (диктатора, вождя), которому рядовой мусульманин может и должен доверить всю полноту власти и которого он обязан поддержать в любых испытаниях, явно обнаруживается в общественном развитии и многих зарубежных мусульманских стран (Ирак, Иран, Тунис, Палестина), а также мусульманских народов, стремящихся к восстановлению своей государственности. Недавние (конец 1997 года) события в Крыму и результаты внеочередной сессии Третьего Курултая крымско-татарского народа (19–21 декабря 1997 года) также трудно понять без учета этого традиционного фактора социально-политических отношений, этого стереотипа гражданского менталитета мусульман: отвергнув всё (даже обоснованные, даже вызывающие массовое сочувствие) доводы оппозиции, выступившей против Председателя Меджлиса крымско-татарского народа Мустафы Джемилева, Курултай единодушно выразил доверие М. Джемилеву, чрезвычайно расширил круг его полномочий и осудил (фактически изгнал из всех органов власти и самоуправления) усомнившуюся в правоте Председателя и принципах единоначалия оппозицию.

Мусульмане совсем не всегда столь искренне и горячо любят тех своих вождей, за которых они единодушно голосуют или беззаветно умирают в военных коллизиях, как это может показаться по внешним формам проявления этого единодушия и беззаветности; но они в большинстве случаев, действительно, глубоко и искренне убеждены в том, что любой разлад во власти, раскол, отступление от единоначалия, сомнения в правоте повелителя и вытекающие отсюда действия могут погубить их страну, привести к национальным катастрофам, хорошо известным и по старому, и по новому (Афганистан, Таджикистан) историческому опыту. Разумеется, нельзя одной только традицией, одним только «мусульманским менталитетом» объяснять наличие диктаторских и автократических режимов в современном мире (тем более что такие режимы возникают не только в исламских регионах, с одной стороны, и не во всех исламских регионах, с другой стороны), но не учитывать этой особенности было бы серьезной ошибкой. (Прим, перев. — С.Ч.).

15. Fatema Mirnissi. Die Angst vor der Moderne. Frauen und Männer zwischen Islam und Demokratie. Hamburg-Zürich 1992. S. 30.

16. Там же. С. 59.

17. Там же. С. 103.

18. Bassam Tibi. Die Ethik von Menschenrechten als internationale Moralität. Islamisches Recht/Schari ’a versus Menschenrechte im Übergang zum 21. Jahrhundert. //Sittliche Bildung. Ethik in Erziehung und Unterricht. Asendorf 1993. S. 299–332.

19. Там же: С. 319.

20. Там же. С. 315. Проблематика прав человека в исламе, в целом, получила освещение в книгах: Peter Antes. Ethik und Politik im Islam. // Peter Antes и.a. Der Islam. Religion — Ethik — Politik. Stuttgart-Berlin- Köln 1991. S. 58–97; Ann Elisabeth Mayer. Islam and Human Rights. Tradition and Politics. Boulder/Col. 1991; Kevin Dwyer. Arab Voices. Human Rights Debate in the Middle East. Berkeley 1991. К разъяснению положения с правами человека в исламском мире специально обращался Роберт Каспар; Robert Caspar. Les déclarations des droits de l’homme en Islam depuis dix ans. //Islamochristiana, 9 (1983). S. 59-102. Среди новых публикаций надо отметить: Gamal-ad-din-Mahmud. Menschenrechte im Islam. //Consilium. Internationale Zeitschrift für Theologie, 30. Jahrg. (1994). S. 248–255.

21. Этот тезис подтверждается тем фактом, что некоторые мусульмане суннитского и шиитского направлений в Чикаго в 1993 году уже были готовы подписать декларацию о едином мировом этосе. См. об этом: Hans Küng und Karl-Josef Kuschel (Hrsg.). Erklärung zum Weltethos. Die Deklaration des Parlamentes der Weltreligionen. München-Zürich, 1993. S. 44.

22. См. об этом в книге: Joseph S. Szyliowicz. Education and Modernization in the Middle East. Ithaca, N.Y., 1973.

23. Отдельные сюжеты на эту тему изложены в публикации: Heribert Busse. Salman Ruschdie und der Islam. //Geschichte in Wissenschaft und Unterricht, 1990, Heft 4. S. 193–215.

И этот тезис профессора Антеса имеет непосредственное отношение к положению «мусульманской диаспоры» в бывшем СССР и в современной Российской Федерации, где кроме республик и регионов с подавляющим большинством мусульманского населения и с исторически сложившимися традициями мусульманской культуры, исламской цивилизации, существует измеряемая миллионами конкретных человеческих судеб и жизней «мусульманская диаспора», далеко не однородная в социальном, этнопсихологическом и религиозно-психологическом измерении. Насколько помогает этим людям приверженность к исламу, стремление следовать заветам Аллаха и указаниям Корана в их нынешней борьбе за существование, за свое социальное благополучие, духовное и культурное свободное развитие, за свое человеческое достоинство и человеческие права, насколько они сами ощущают себя представителями единой мусульманской уммы (или ищут иные формы самоидентификации, отдавая приоритет этническим, административно-географическим, профессиональным, клановым и иным показателям их принадлежности к той или иной гражданской общности) — это вопрос, который требует дальнейшего углубленного и социологического, и культурологического исследования. Лишь в качестве самого предварительного вывода из начатых в этом направлении исследований мы можем говорить о том, что мусульманская идентичность для этих людей всё же не только не бесполезна, но чрезвычайно важна, что в опоре на исламские традиции они черпают определенную силу, позволяющую выдержать и социально-политические стрессы, и нравственные испытания, характерные для непростого и нелегкого советского и постсоветского времени. Не напрасно строятся и открываются в наши дни мечети, скажем, в Москве, Петербурге, в Нижнем Новгороде, Минске или Киеве, не говоря уже о тех городах — Поволжья, Урала, Кавказа, Сибири и других регионов, где мусульманское население жило с момента основания этих городов и ныне представляет не столько сложившуюся сравнительно недавно, динамично мигрирующую «диаспору», сколько коренных жителей этих земель. И хотя в общей сумме способов самоидентификации, психологических стереотипов, приоритетных представлений, духовных ориентиров «советского» и «постсоветского» человека, особенно " мусульманина», проживающего вдали и в отрыве от исторического ареала распространения ислама, исламские моменты и мотивы самоидентификации ни в коем случае не преобладают над социальными, политическим, этническими, языковыми (преувеличивать их значение было бы неверно, и скажем, этническая консолидация татарского или чеченского «землячества» в той же Москве гораздо сильнее и ощутимее, чем общая солидарность «всех мусульман» Москвы), но и отжившими свой век моменты общеисламской солидарности никак нельзя считать. Возобновившиеся в последнее время, широко отмечаемые, как массовые ритуалы, общемусульманские посты, праздники, паломничества в Мекку (хадж), даже обычные, еженедельные пятничные намазы в столичных мечетях объединяют все социальные прослойки и национальные группы московских мусульман, составляющих в целом довольно внушительную общественную силу. В отдельных случаях в этой среде верность мусульманским традициям и реально осуществляется, и внешне демонстрируется даже более рьяно, чем там, где мусульманское население составляет устойчивое большинство и где мусульманская религиозность не выделяется в общей культуре и духовной жизни народа. (Прим, перев. — С. Ч.).