Глеб Буланников - Илья Мечников

Вернулся поздно. В темноте отыскал дверь, дошел до постели и грохнулся спать.

Наутро вышел проверить овец. Их как будто поубавилось.

При сторонней помощи была сосчитана тысяча овец. Три тысячи умерли вчера вечером и сегодня под утро.

На следующий день газеты вышли с заголовками: «Мечникову грозит судебное преследование», «Пастеровская станция закрыта», «Мечников – виновник гибели трех тысяч овец господина Панкеева», «Генерал-губернатор запретит прививки» и т. д.

Большинство этих газет прямо или косвенно были подконтрольны Панкееву. Его овцы и так умирали, и, чтобы хоть как-то компенсировать убытки, Панкеев решил свалить всю вину на еретика Мечникова и его апостолов в белых халатах.

Вот что об этом писал Мечников жене:

«Гамалея думает, будто Бардах привил вторую вакцину вместо первой; Бардах же отрицает это. Выпутаться из всяких противоречий пока нет возможности. Вечером на станцию пришел Панкеев, человек, не смотрящий в глаза и (к счастью) вообще чрезвычайно несимпатичный. Он желал получить от меня сведения о станции. Я подробно и откровенно объяснил ему свое отношение к делу, сказал, что, при всем сочувствии к его потере, ни я, ни ты не имеем средств вознаградить его за убытки; посоветовал ему спросить несколько адвокатов и в случае, если бы они ему сказали, что с города и нас ему нельзя получить вознаграждение, он поступил бы так: не возбуждая дела в суде, дал бы станции возможность оправиться, постепенно сколотить некоторую сумму, которая бы пошла на вознаграждение ему».

Но Панкеев не пожелал разойтись миром. Было возбуждено дело.

Я. Ю. Бардах.

С новыми силами газетчики и памфлетисты принялись забрасывать Илью Ильича злорадными статьями. Жизнь в России стала для Мечникова совершенно невыносимой.

Он не мог спокойно заниматься наукой, потому что обо всех его неудачах трубили газеты, а на успехи не обращали внимания. Всем его инициативам было суждено погибать на стадии идеи, потому что одесский градоначальник был настроен против него.

Он поехал в Париж.

Солнечные лучи проникали в барак сквозь дыры в стене. В полутьме барака производились прививки против бешенства.

Пастер сидел на скамье, выходящей из стены барака. Сидел он косо – правое плечо было на четверть метра выше левого.

Когда пациенты спрашивали, почему он так сидит, Пастер отвечал:

– У меня и Франции есть общая черта: левая часть парализована.

Слева от Пастера сидел Мечников. Говорил Пастер:

– Мне очень нравится ваша теория. Мои молодые коллеги скептически отнеслись к вашей идее, а я сразу проникся симпатией к ней. Я давно представлял себе нечто такое. Мне кажется, вы идете в верном направлении.

Мечников был симпатичен Пастеру. Французский ученый целый день водил его по институту, а потом пригласил на обед.

Мечников подумал, что будет обед тет-а-тет, и надел свою повседневную одежду – черный сюртук и бант черного цвета. Как же он смутился, когда увидел, зайдя к Пастеру, собрание нарядно одетых людей!

Мечников засобирался домой, чтобы переодеться, но Пастер схватил его за плечо и, поняв причину смущения, снял фрак и надел сюртук.

Они заговорили. Мечников пока не овладел французским, поэтому они говорили по-немецки. Мечников рассказал, как ездил к Коху, чтобы показать препарат, подтверждающий фагоцитоз при возвратном тифе.

– Сначала я показал все его ученикам и ассистентам, так как сам был занят. Все в один голос заявили, что то, что они только что увидели, поразительно и подтверждает мои выводы. На следующий день один из ассистентов отвел меня к Коху. Когда я зашел, он сидел за микроскопом. Ассистент сказал Коху, что пришел человек, препараты которого его интересовали на Венском конгрессе.

– Какие препараты? Я вас просил подготовить мне материалы для лекции!

Не подав мне руки, Кох сказал, что очень занят и что не может посвятить много времени осмотру моих препаратов. Вскоре было собрано несколько микроскопов, и я стал ему указывать на особенно, по моему мнению, доказательные места.

Через несколько минут он встал и заявил, что препараты мои совершенно недоказательны и что он вовсе не усматривает в них подтверждения моих взглядов. Окружавшие нас ассистенты и ученики хором заявили свое подтверждение мнения Коха.

Пастер от души посмеялся над рассказом, так как сам не раз сталкивался с Кохом и знал, что это правда. Мечников спросил, возможно ли, чтобы он работал в институте Пастера. Пастер заверил, что выделит Мечникову личную лабораторию.

Так начался новый период в жизни Ильи Ильича Мечникова.

Роберт Кох, немецкий бактериолог.

Позиция Мечникова состояла в том, что в крови есть специальные клетки, ответственные за нейтрализацию микробов, – они называются фагоцитами.

Противники позиции Мечникова называли себя гуморалистами. Они не признавали за фагоцитами защиты организма. На их взгляд, обезвреживанием инородных тел занималась непосредственно плазма крови – кровяная сыворотка.

Баумгартен каждый год публиковал одну-две статьи антифагоцитарного содержания. Немецкий ученый признавал, что фагоциты действительно существуют. От этого было глупо отпираться, так как исследования Мечникова это неоднократно подтвердили. Но убивают ли они микробов?

На примере лягушки, зараженной сибирской язвой, Мечников пытался доказать, что невосприимчивость некоторых животных к заразным болезням исходит из моментальной готовности фагоцитов защищаться. Баумгартен же был уверен в обратном: «Отчего же лягушке болеть сибирской язвой, если микробы сибирки как огня боятся соков лягушки и умирают в жидкости ее тела?»

Последний вопрос привел Мечникова в замешательство. Он не спал несколько дней, обдумывая эксперимент, который мог бы показать всем, что именно фагоциты, а не плазма разрушают микробы.

Однажды ночью ему пришла мысль. Он встал с кровати, побежал к письменному столу и набросал в тетрадке ход размышлений и тип эксперимента. Затем вернулся в спальню и лег. Он лежал час без сна, прежде чем понял, что сон не придет. Он наугад оделся, выбирая вещи на ощупь, выскочил на улицу и ринулся в лабораторию.

До рассвета было несколько часов.

Идея была следующая. Чтобы разделить плазму и фагоциты, надо сделать барьер, через который может пройти жидкость, но не может клетка. Он отправил лаборанта нарвать камыша. Сам стал резать бумагу. Он решил поместить споры сибирской язвы в мешочках из бумаги и камыша. Если споры погибнут, прав Баумгартен, если прорастут – прав он, Мечников.

Лягушек было с три дюжины. Первой половине (контрольным лягушкам) споры сибирской язвы были введены беспрепятственно, другой половине – мешочками.

Мешочки вытащили и поместили под микроскоп. В окуляре были видны колонии бактерий. Кровяная сыворотка не только не убила врага, но и разрешила на себе паразитировать. Кровь контрольных лягушек была чиста, как ключевая вода.

Гуморалисты признали, что фагоциты убивают микробов. Ученик Баумгартена Чаплеевский провел опыты с голубями и пришел к выводу, что бактерии сибирской язвы умирают в сыворотке, а фагоциты расправляются с уже мертвыми микробами. «Фагоциты поедают убитых нашей сывороткой микробов, они – гиены поля битвы».

Мечникову нужно было доказать, что фагоциты убивают живых микробов.

Он ввел в глаз голубя каплю сибиреязвенной культуры. Немного подождал и высосал из глаза чуть-чуть жидкости.

В микроскоп Мечников увидел, что внутри фагоцитов находятся палочки сибирской язвы. Нужно идти в комнату-термостат и тщательно отслеживать поведение фагоцитов при изменении среды. Фагоцит не может жить вне организма, а микроб будет размножаться. Но жив ли микроб, захваченный фагоцитом?

Мечников поместил фагоцит в каплю бульона.

Прошло несколько часов. Мечников вернулся к микроскопу: фагоцит растворился, а микробы стали размножаться.

Мечников записал:

«Из мертвых живые не родятся, так-то. Говорят, что фагоциты, подобно гиенам, питаются падалью, а у меня из "падали" выросли миллиарды живехоньких микробов».

Разводку сибирской язвы ввели морской свинке. Вскоре она умерла.

Микробы, освобожденные от гнета фагоцита, вирулентны и способны убить.

Мечников одержал еще одну локальную победу.

По улицам катились повозки, загруженные гробами. Люди умирали во сне и во время обеда, в магазинах и на работе, в путешествии и дома.

Холера ходила по всей Европе. 267 городов, 21 государство. Утром, днем и ночью.

Наука была бессильна.

Кох открыл холерную запятую – вибрион. Большинство ученых не обратили на это внимания.

Профессор Петтенкофер настолько не верил в вибрион, что выпил разводку холерной культуры.