Семь плюс семь - Пьер Грипари

— Жена? И тебе такая нужна? — ужаснулся бесенок.

— Конечно, нужна. Сам посуди: уборка, стирка, глажка, кормежка. А кому штопать дырки? Кому мыть плошки?

— Заклинаю тебя земным и подземным! — взмолился бесенок. — Не делай глупостей. Куда попала, пусть там и сидит, пока не пропала. Если она вылезет, мне несдобровать. А за то, что ты меня освободил, я сослужу тебе службу: сделаю тебя богачом. Не то что она, никто другой больше тебе не понадобится.

— Ну что же, это нам гоже! — согласился крестьянин.

И повел в дом бесенка-седовласа. А этот бес был совсем не балбес, он мог натворить много разных чудес. Сказал он «раз!» — дом от грязи спас. Сосчитал: «два!» — готова еда. Молвил словечко — истоплена печка. Прочел стишки — заштопаны носки, штаны залатаны, башмаки починены. Песенку спел, дом заблестел. Заклинание произнес — как из-под земли стол и поднос с разными кушаньями. Сели они с крестьянином, кофейку попили, глядь, а стол опять под землю ушел.

— Ну давай займемся делом, — предложил бес. — Дочку старосты знаешь?

— Знаю.

— Красивая, а?

— Очень!

— И богатая, да?

— Что и говорить.

— Вот и женись на ней.

— Я разве против? Только невозможно это…

— Еще как возможно! Я в нее вселюсь, она и занедужит. Станут звать лекаря, аптекаря, священника, волшебника, костоправа, пастора, народу много разного для труда напрасного. Исцелить ее никто не сможет. А ты придешь, ее вылечишь и на ней женишься.

— Как же я ее вылечу?

— Скажешь два словечка: «Вон, Бельфегон!» Я и выйду.

— Ладно, договорились.

На другой день разнеслась по деревне весть, будто дочка старосты всерьез занемогла. Не ест, не пьет, ногами бьет, визжит, брыкается, скверно ругается.

Пригласили к ней лекаря, аптекаря, священника, волшебника, костоправа, пастора, народу много разного для труда напрасного. Судят они, рядят, исцелить не могут. Тогда приходит к старосте крестьянин и говорит:

— В твою дочку вселился бес, а я его припугну, чтобы больше не лез.

Глаза у старосты на лоб выкатились.

— Это с каких же пор ты против бесов стал горазд?

— Никогда с ними дела не имел, а этого выгоню.

— А что за это возьмешь?

— Вылечу твою дочь и возьму ее за себя.

— А ты парень не промах! — покачал головой староста. — Ну, да будь по-твоему: лечи и женись. А не выполнишь обещания, ждет тебя наказание.

Завели крестьянина в комнату, а там два здоровенных детины еле-еле дочку старосты в кресле удерживают. Увидев мужичка, она такими словами его приветила, что и повторить неудобно. Да разве у молодца от такой малости поубавится храбрости?

— Вон, Бельфегон! — приказывает он.

Девица как вскрикнет, тут у нее изо рта вылетело что-то мохнатое, волосатое, седоватое, что-то ворсистое, бархатистое, тума́нистое, что-то верткое, что-то круткое, что-то прыткое. Метнулось вверх, вбок и в открытое окно — порх!

Дочка старосты враз поправилась. Была она красавицей, милой, славной, благонравной, избавителю благодарной. Крестьянин женился на ней и стал одним из богатейших людей в своей округе.

— Ну что? Доволен сейчас? — спросил бес-седовлас.

— Всем доволен и очень тебе благодарен.

— То ли еще будет! — пообещал бесенок. — Скоро ты станешь губернатором и поедешь ко двору императора. А пока забирай жену и имущество и перебирайся в столицу на жительство.

Крестьянин продал дом, простился с тестем и переселился с женой в столицу. Не прошло и двух дней как стало известно, что занемогла дочка первого министра — не ест, не пьет, ногами бьет, визжит, брыкается и во всю скверно ругается. И ни лекари, ни аптекари, ни священники, ни подзатыльники, ни клистиры, ни эликсиры не могут излечить ее от недуга.

Крестьянин отправился к первому министру.

— Берусь вылечить твою дочь.

— А что возьмешь?

— Хочу стать губернатором, жить при дворе императора.

— Губа у тебя не дура! — похвалил его министр. — Впрочем, почему бы и нет? Будет дочка здорова, все что хочешь, то и получишь, даю слово! А не вылечишь, пеняй на себя!

Отвели нашего целителя в богатые покои, стены в покоях обиты бархатом. Лежит юная девица посреди кровати, а ее за руки, за ноги держат четыре здоровенные служанки. У больной как раз начался приступ, и она выкрикивала такое, что от барышни из приличного семейства и слышать тошно.

— Вон, Бельфегон! — скомандовал крестьянин.

Открыла она рот, и из него с воплем вылетел бесенок, облетел три раза спальню и исчез в открытом окне.

Стал крестьянин губернатором, а жена его губернаторшей, и теперь их приглашали на все празднества императора и императорши.

— Ну что, я от беды тебя спас? — спросил бес-седовлас.

— Благодаря тебе, до скончания века нет счастливее человека!

— Ну и прекрасно! Теперь ты можешь без меня обходиться. А мне придется еще потрудиться. Но вмешиваться в мои дела не годится! Ясно тебе!

— Еще бы не ясно. Все понял прекрасно.

И новоиспеченный губернатор вместе со своей супругой отправился в свое поместье. Только они там обосновались, как доходит до них весть, будто дочь императора заболела: не пьет, не ест, кусается и грубо выражается.

Губернатор наш хотел в стороне отсидеться, но раз спас двух девиц, некуда деться! Император о нем не забыл, целую армию снарядил.

Идут солдаты-душки, везут с собой пушки, у каждого пистолет, попробуй скажи — нет!

На следующий день губернатора проводили в тронный зал.

— Голубчик! — обратился к нему император. — Говорят, ты бесов изгонять мастер?

— Что вы, ваше величество, слухи как всегда преувеличены!

— Ты же вылечил дочку старосты, дочку министра! А нашему величеству отказываешь?

— Ваше величество, да я тут ни при чем… Счастливый случай, не больше… Вернее, два счастливых случая…

— Ну, ну, не скромничай. Впрочем, чего я миндальничаю. Не вылечишь мою дочь, спущу шкуру, отберу имение, жену — на птичник! Стража! Проводите господина целителя в покои принцессы.

И его повели к императорской дочери, а лекари, аптекари, священники, волшебники, костоправы, пасторы, интриганы и шарлатаны его императорского величества зло смотрели на целителя, явно мечтая видеть его уже после процедуры — без шкуры.

Через длинную анфиладу комнат привели его в золотую спальню громадную, где сидело двадцать сиделок, не спуская с больной сорок своих гляделок.

Увидела его принцесса да как заорет грубым мужицким голосом:

— Ах ты так, да разэдак так! И вот этак так! Тарарах! Так! Так! (Я, конечно, не в точности повторяю ее слова.) Вздумал мне надоедать! Да как ты посмел? Убирайся, пока цел!

Это бес за нее так говорил. Что делать? Задумался бедняга, и тут его осенило.

— Слушай, — прошептал он. — Я