Фанфикс.ру - Фанфик Everything I am

Потом перестала — и как раз наступило лето.

Очередное полусумасшедшее лето с Дурслями, которые теперь опасаются меня, как бомбы с дымящимся фитилем — такими образными сравнениями начала мыслить тетя Петунья.

Лето, наполненное непреходящей тоской по Сириусу, тихой, но неотступной.

Лето, проведенное среди людей — поскольку теперь я уже свободно посещал друзей и получал совиную почту — и все-таки наедине с собой.

А когда лето кончилось и я вернулся в Хогвартс — чтобы увидеть, что мое расписание теперь дополнено спецкурсами у профессоров МакГонагалл, Флитвика и Снейпа — мне стало и вовсе не до того, чтобы задуматься, почему девушки перестали занимать мое воображение. До того ли в условиях необъявленной магической войны?

…Но как раз в сентябре я и вынужден был признаться себе, что хитрю. Именно когда наша жизнь оказалась под ежедневной угрозой уничтожения, чувственность обострилась до предела — не только у меня. Вся школа словно вернулась в солнечный апрель, время любви — да там и осталась. Записки передавались почти открыто, свидания назначались при свете дня…

А мне начали сниться совершенно неожиданные и непристойные сны.

От них я просыпался со стонами, горящими щеками — и мокрыми пятнами на простынях. Мне снились кентавры, гордо вздымающие передние копыта, а руками ласкающие мускулистые обнаженные торсы друг друга, кентавры — во всей красе демонстрирующие великолепные длинные члены. Мое воображение не щадило меня — я видел их соития, видел, как раскрываются темные анусы под гордо реющими по ветру хвостами, слышал стоны, переходящие к концу в яростно-страстный конский визг, чувствовал резкий запах разгоряченной кожи… Не знаю, встречаются ли среди кентавров такие, что пробовали хоть малую толику из того, что мне снилось. Не спрашивать же у Флоренца: «Простите, а вы всегда покрываете только кобыл?»…

Но кентавры были лишь началом. Словно прорвалась какая-то плотина — и дальше секс заполнил сны такими эротическими сценами, о которых я в жизни не додумался бы наяву. Какой там Волдеморт — отныне моё сознание стало для него недосягаемо, поскольку едва ли в его силах было прорваться сквозь внезапно взыгравшие инстинкты. Можно было даже не напрягаться, очищая рассудок.

…Однажды ночью мне приснился Дамблдор — не тем осанистым старцем, каким мы привыкли видеть его за эти годы, а сильным, хоть и седоволосым, мужчиной со сверкающими глазами и перекошенным в спазме наслаждения ртом. Он трахался с кем-то, кого мне никак не удавалось рассмотреть — длинные волосы, мотающиеся туда-сюда, скрывали лицо, видны были только широкие плечи, в которые Дамблдор впивался ногтями, да гладкая безволосая грудь. Они стояли позади одного из преподавательских столов, я не видел их полностью и не мог приблизиться, словно подглядывал в щелку. Но ясно было, что это двое мужчин.

Мне мучительно хотелось увидеть лицо того, второго, в тот момент, когда он запрокинул голову, заходясь в стоне, но тут мой сон оказался прерван. Я проснулся с чувством тянущей боли в члене — возбуждение, которое завершилось бы оргазмом, если бы меня не вырвали из сна, было просто ужасным.

Я вслушался в тишину, пытаясь понять, отчего проснулся, и уже готов был выругаться — быть может, кто-то заговорил, переворачиваясь с боку на бок, а я не досмотрел такой сон! — когда мои уши уловили частое дыхание, постепенно входящее в нормальный ритм. Кто-то вновь забыл наложить на полог заклятие беззвучия, позволяющее слышать происходящее снаружи, но скрывающее звуки, которые издаешь сам. Кто-то ласкал себя — или тоже видел эротический сон и разбудил меня финальным вскриком.

При мысли о сне возбуждение в паху сменилось ноющей болью, и я протянул руку к члену, надеясь дорисовать снившееся воображением. Но моему внутреннему взору представился тот, кто сейчас засыпает, удовлетворенный и расслабленный, а несколько секунд назад с силой кончивший — и больше ничего не нужно оказалось домысливать. Мне хватило нескольких движений. Хорошо, что сам я никогда не забывал наложить заклятие на полог.

С той ночи я начал просыпаться регулярно — чтобы послушать ночную спальню. Предпочитая не думать о том, что означает мое сумасшедшее возбуждение при мысли об однокурсниках.

Одного со мной пола.

— Мистер Поттер! — неодобрительный тон МакГонагалл вырывает меня из непрошенных размышлений о том, чем, собственно, я отличаюсь от остальных людей. Действительно, не лучшее место для подобных раздумий — учитывая, что мы сидим даже не на лекции, а на одном из углубленных занятий по Трансфигурации. Я торопливо встряхиваюсь, тру лоб и спешно начинаю писать — неважно, что, главное, я демонстрирую, что вновь включился в работу.

Уши у меня горят: следующее занятие тоже из разряда углубленных, там важно не то что не отвлекаться — демонстрировать постоянное внимание и напряжение.

Поскольку это Высшие Зелья, и лектор — Снейп. Он перестал придираться ко мне по каждому поводу, но его сарказм не утратил едкости. Нарываться на замечания по-прежнему себе дороже… А у меня никак не желает спадать эрекция, вызванная слишком яркими воспоминаниями о сновидениях. Тем более что я часто использую их в качестве фантазий, когда хочу достичь разрядки. Доигрался, чувствую я с отчаянием, ощущая пустоту в мыслях и испытывая лишь одно безумное желание: прикоснуться к себе. Здесь, прямо сейчас. И как, скажите, должен я буду высидеть две пары у Снейпа?

Я с ума схожу, мрачно констатирую я и стискиваю зубы.

Внезапно на мое плечо ложится ладонь, и строгий голос МакГонагалл произносит с участливыми нотками:

— Поттер, вы дурно себя чувствуете?

Меня мгновенно бросает в холодный пот. Что она заметила — могла заметить — по моему лицу? Борясь с сердцебиением, я поднимаю на нее глаза. Мой декан смотрит на меня с чуть заметной улыбкой.

— Это весна, Гарри, — произносит она одними губами, и громко добавляет, — может быть, сходите в больничное крыло?

Облегчение заполняет меня: МакГонагалл решила, что я просто замечтался. Хоть это и непозволительно на занятиях. Я трясу головой, бормоча, что все уже нормально, и теперь в самом деле начинаю принимать участие в семинаре.

* * *

Эрекция, помучив меня еще немного, благополучно спадает, и на Высшие Зелья я иду спокойно. Ну, или почти спокойно: впитанная за пять с лишним лет привычка не ждать от Снейпа ничего хорошего не только для себя, но и для факультета в целом невольно сковывает движения и заставляет следить за тем, что говоришь и делаешь.

С того вечера, как Гермиона и Рон отыскали меня, замерзавшего, на смотровой площадке башни Астрономии, я не раз и не два пытался определить для себя, откуда и зачем Снейп мог знать, где я нахожусь. Самым простым и потому невозможным способом было подойти и спросить его самого, но этого не позволяла сделать ни моя гордость, ни наши, мягко говоря, недружеские отношения.

Однако не бросать на него время от времени взгляды — от мрачных до недоуменных — я не могу. И пару раз он, чувствуя мое пристальное внимание, вскидывал глаза от пергамента, если сидел за столом, или оборачивался всем телом на середине шага. Мы сталкивались взглядами — мой, невольно испытующий и его, непроницаемо-вопрошающий, пересекались, как невидимые лучи. Или пара мечей, потому что тишина начинала звенеть в моих ушах тонким металлическим звоном. Но я опускаю глаза первым, как только замечаю, что в его зрачках вспыхивает гнев на мое внимание. Я все еще помню, как он вышвырнул меня из своего кабинета в прошлом году. Мне не хочется его провоцировать.

Тогда зачем я его так пристально рассматриваю?

Снейп идет по проходу между столами, демонстрируя каждым жестом, каждым поворотом головы пренебрежительное неудовольствие. На его лице застыло холодное удивление, в котором без труда читается: «Как мог я согласиться добровольно обучать этих идиотов еще два года?» Идиоты, то есть мы, по укоренившейся боязни жмемся поближе к котлам и друг к другу, опасаясь издать лишний звук и привлечь к себе презрительный взор главы Слизерина.

Интересно, приходит мне в голову неожиданно, как именно проходило назначение Снейпа на эту руководящую должность? Как ни крути, он самый младший в четверке деканов, трое остальных должны помнить его еще студентом. Это не прибавляет значительности, особенно если вспомнить, каким он был в думоотводе. Что побудило директора и МакГонагалл, которая невесть сколько лет его зам, назначить именно Северуса Снейпа деканом вздорного факультета с самой дурной репутацией?

Снейпа, которого вверх тормашками встряхивали Мародеры, навсегда вбив ему ненависть к гамме гриффиндорских цветов?