Габриэль Марсель - Семья Жорданов

Этьен. Папа, тебе незачем оправдываться!

Морис. И потом, в действительности я бы хотел, чтобы ты знал мои недостатки. Впрочем, обнаружить их нетрудно!

Этьен. Как замечательно, что мы можем так доверять друг другу! И это всецело твоя заслуга. До чего ты не похож на других отцов!

Морис. Ты так считаешь?

Этьен. Взять хотя бы то, что ты мне говорил на днях относительно твоих переживаний, когда я был на фронте. Не думаю, что найдется много мужчин, чувствовавших так. Женщин — да. Я часто видел письма, которые писали моим товарищам их отцы; они ничем не напоминали твои. Речь шла о наступлении, о больших пушках, о новых удушливых газах, об американской помощи; назавтра всегда пророчилась победа. Это были ободряющие письма. Ну а ты мне никогда не писал ободряющих писем.

Морис (улыбаясь). Но это было очень плохо с моей стороны.

Этьен. Ты знал, что письма такого рода мне не помогут.

Морис. Так что же, мои и в самом деле…

Этьен. О, папа!.. От мамы тоже было очень приятно получать письма.

Морис. Не сомневаюсь.

Этьен. Но они были столь несхожи… Вы никогда не показывали своих писем друг другу?

Морис. Нам бы и в голову это не пришло.

Этьен. Я так и думал. Твои письма были словно письма брата. Даже — не старшего брата. Не могу тебе объяснить… так что когда я временами думал, что, может быть, не вернусь, — ведь в глубине души у меня не было той уверенности, какую я стремился выказывать… И все же я не до конца осознавал…

Морис. Что именно?

Этьен. Что я так нужен тебе… Я говорил себе: конечно, библиотека Сент-Бёв не много значит; но — он пишет труды, он будет путешествовать. На свете столько прекрасного, столько еще надо повидать! Подчас я больше боялся за маму.

Морис. В самом деле?

Этьен. Да, но так было до последней побывки; с тех пор, мне кажется, я стал лучше во всем разбираться. И… когда я думаю о том, что могло случиться, меня охватывает ужас, я задаюсь вопросом…

Морис (спокойно). Мой мальчик, это совсем просто. Если бы ты не вернулся, я бы свел счеты с жизнью.

Этьен. Папа!

Морис. Для меня это было решено.

Этьен. Тебя не остановила бы мысль о маме?

Морис. Н-нет… Не думаю.

Этьен. Так ты готов был оставить ее одну на свете? Бог мой… (Умолкает, Морис с тревогой наблюдает за ним.) Но ты не имел права на это!

Морис. Что значит — «права»? Если только исходить из убеждения, что жизнь была нам вверена… ну, допустим, как вклад…

Этьен. Или как пост. Разве нужно обязательно находиться в траншее, чтобы ощущать себя на страже?

Морис. Иногда мне доводилось чувствовать нечто подобное. Но это впечатление было таким мимолетным.

Оба замолчали, думая каждый о своем. Молчание прерывает Этьен.

Этьен. Ты знаешь, я много размышлял. Особенно — в последнее время, в Германии. Мне пришли на ум некоторые вещи… я расскажу тебе; правда, боюсь, что мы разойдемся во мнениях.

Морис. Но почему ты боишься этого? Признайся, ты думаешь, что я закостенел? Мой мальчик, если б ты знал, как мало это соответствует действительности! Как я хочу тебя понять! Страшная вещь — замкнуться в себе, закоснеть… Поверь, мне это не грозит.

Этьен (с теплотой). Ты и в самом деле решил, что я этого боюсь?

Морис. Увы, это обычная вещь. Мой отец… как-нибудь я тебе расскажу поподробнее о твоих предках, ты о них почти ничего не знаешь. Но что касается меня… ты и вообразить не можешь, до какой степени я готов отринуть большую часть своего прошлого. Этьен, у нас были дурные учителя; нас надо переделывать.

Этьен. Кого — «нас»?

Морис. Тех, кого я называю полустариками: Лорансо, меня, многих других. Так что не жди от меня мрачной иронии, свойственной людям «с опытом». Что он мне дал, этот опыт, до сих пор?

Этьен. Папа, ты так разволновался!

Морис. Я рассчитываю на тебя — ты не представляешь себе, в какой степени! Дорогой, я, конечно, не знаю, но если ты за это время обрел некую веру, то — мало сказать, что я буду ее уважать. Дурацкое слово: уважать. Я буду счастлив, если смогу ее разделить. Только от тебя будет зависеть — ты и не подозреваешь, в какой мере, — чтобы я не состарился в никчемности, в лености мысли. По натуре я…

Этьен. Но я не знаю, что ты вообразил, папа; это вовсе не вера, в религиозном смысле: я не посещаю никакой церкви и даже не убежден, что верю в Бога. Это лишь ощущение, что истина, видимо, на стороне верующих. Вот, скажем, молитва. Я не могу молиться. Я пытался на фронте; например, однажды ночью… я тебе когда-нибудь расскажу… одно воспоминание о ней заставляет меня содрогнуться… Папа, умоляю тебя, ведь все уже позади, ведь я здесь! Но теперь мне кажется, что есть нечто, чего я не знаю и не умею, но что мне, может быть, когда-нибудь… будет дано.

Морис. Да, конечно.

Этьен. Как это замечательно — чувствовать, что ты не насмехаешься надо мной!

Морис. Смеяться? Над тобой!..

Этьен. Да, потому что когда люди любят — как мы с тобой — ясность, четкие, завершенные линии, чистоту — в рисунке, в музыке — то увлеченность чем-то смутным, неопределенным может показаться деградацией. Однако бывают минуты, когда действительно чувствуешь себя погруженным… поглощенным чем-то… Словно какая-то стихия находит на тебя извне, но в этом нет ничего пугающего; такое вторжение чудесно… (После паузы.) О, очень возможно, что все эти ожидания могут реализоваться на самом деле недорогой ценой. (С уверенностью.) Но как раз этого я не хочу. Не хочу.

Морис (серьезно). Да, ты прав: до тех пор, пока в тебе будет жить это чистое рвение…

Этьен. Главное — оставаться честным. И потом я хотел бы… давать.

Морис. Давать?

Этьен. Да. Быть проводником жизни, света. Быть в помощь вам обоим. (Тихо.) Особенно тебе, папа.

Морис (глубоко растроганный). Благодарю, мой мальчик. Благодарю тебя.

Входит Агата. Она явно взволнована.

Агата. Морис, можно вас на два слова?

Морис (удивленно). Разумеется. А Этьен помешает?

Агата (после колебаний). Нет… нет, пожалуй. Так вот… Элиза так настаивала на том, чтобы я провела здесь эти несколько дней…

Морис. Да, знаю.

Агата...что я не могла ей отказать. Но я хотела бы вам сказать, что мне это крайне неприятно. Так что… хотя бы не сердитесь на меня.

Морис. За что я должен на вас сердиться?

Агата. Я знаю, вы предпочли бы быть только с сыном в отсутствие Элизы. Это так естественно… Еще кто-то за столом вам будет в тягость. К сожалению, мне часто приходится делать то, чего совсем не хочется (грустно усмехается), иначе… Повторяю, у меня не было возможности отказаться. Но обещаю как можно меньше вас обоих стеснять. Бывают скромные компаньонки, с которыми встречаешься только за столом.

Морис. Ну, зачем вы так!..

Этьен деликатно отходит в сторону; достает свою записную книжку, листает ее.

Агата (понизив голос). Уверяю вас, я поняла, как вы любите сына и что значит для вас лишний час, проведенный с ним. Возможно, именно потому, что мне это стало ясно, я могла стерпеть… (Умолкает.)

Морис. Что?

Агата. Ничего, это несущественно. Только не думайте, пожалуйста, что я с легкостью согласилась… Вы, кажется, удивлены?

Морис. Признаюсь, я не предполагал…

Агата (не без горечи). Естественно, вы никогда не казались мне особенно проницательным… (Говорит громче.) Так ваша золовка придет сегодня с дочерью на обед?

Морис. Да. Вот уж кто несносен!