Николай Коляда - Амиго

НИНА. Дикий ты, Григорий Иваныч. Давай, скинься в тюбик, там сыро и прохладно. Обломайся. Гуляй. Ну? (Пауза). На помойку обе две и ты до кучи. Тебе лично «чирик» дам. Коробки, спихать — вон. Завтра из Парижа привезут особым вагоном белый рояль. Так что вас тут уже не должно быть в потенции. Ну? Усвистали.

ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ (улыбается). Париж. Тумбулянеже. А где мы виделись? Знакомы, да? А на грудку возьмёте с нами? У нас «детская». За новоселье? А то не будет в новом доме счастья, едрит твою копалку, гы-гы-гы.

ЖАННА. Ага, ага! Новоселье, а? Надо кошку было вперёд пустить, это необходимый аксессуар, такой афоризм есть, а то не срастётся. И обмыть, на сухую не выйдет! Пойдёмте, тяпнем?

НИНА. А?

ЖАННА (смотрит на Софью Карловну и Григория Ивановича). Ну, да. Нет. Ну, пошлите, нет? (Пауза). А вы?

НИНА. Что? (Закурила, шубу не снимает). Я пока тут всё померяю рулеточкой, чтоб знать, где что поставить.

ЖАННА. Ну не знаю. У нас же тут вещи. Пропадёт ещё что важное из маминого наследства, какой-то этапный стих. Как мы оставим тут чужого человека? (Помолчала, кричит). Ему дак «чирик»!

НИНА. Хорошо вы кондорить можете. Так. Всем по «чирику». Я открою окна.

ЖАННА. Нельзя. Цветам капут наступит, кошки выскочат.

СОФЬЯ КАРЛОВНА (кричит). Ты лучше голодай, чем что попало есть!

НИНА. Это что, её так глючит?

ЖАННА. Она поэт! На неё творчество находит! Рубаи на все случаи жизни!

НИНА. Да и эту клинит всю дорогу. Ждать мне, когда вы от пьяного угара очухаетесь?

ЖАННА. Ждать.

НИНА. Жара, дышать нельзя. Фу. (Сняла шубу, смотрит куда её положить, держит в руках). Это он там? Этот борзометр вчерашний? Так по-хамски вёл себя у нотариуса. Пусть тоже идёт, лахмандей.

ЖАННА. Гулькин наш? Он не лахмандей.

НИНА. Какой Гулькин?

ЖАННА. Гулькин зовут. Его зовут. Он как родился, как раз голуби над окном — а тут низко — а они гнездо свили. Вот и Гулькин. Гули-гули-гули. Он спит. Он работал всю ночь. Он мамулечку и бабулечку содержит. Он их так любит — до смертулечки. А вы кричите! Вот какое у вас неуважение к человечеству! (Пауза.) По «чирику» мало! Мы дошли уже обе, афоризмы сочиняем! (Рыдает.) Вообще не надо нам ваши «чирики»!Платите за переезд и за упаковку — мы, так и быть, для вас сделаем. И деньги вперед. Или половину. Или часть.

НИНА (курит). Ну ты и зоо, Гулькина. (Пошла в коридор, к тахте). Эй, встаём. Вагон дальше не идёт. Контролёры.

Софья Карловна, Григорий Иванович и Жанна тоже встали у тахты.

СОФЬЯ КАРЛОВНА. Их там двое.

ЖАННА. Как — двое?

СОФЬЯ КАРЛОВНА. Утром в пять пришли, шебаршали, шебаршали, пыхтели, пыхтели. Я с сердцем загибалась, но слышала…

ЖАННА (плачет.) Мама мия! Мамуля моя мия! Двое?! Вот худая какая девочка, под одеялом не видно! Вставай, девочка, поможешь паковаться! Ой, ему жениться надо, он большой вырос, слатенький мой сыночка, Гулькин, вставай!

СОФЬЯ КАРЛОВНА. Там не девочка.

ЖАННА. А кто?

ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ (смеётся). Раз не девочка, то мальчик. Гы-гы-гы.

Жанна сдёрнула одеяло. Под ним — ПАША и КОСТЯ. Жанна завизжала, скинула гипс с руки и принялась лупить им по тахте.

ЖАННА. Ети его мать?!Как красиво, ой-ёй-ёй, сынок?! А по затылку тебя этим не ужварить, нет? Я кустарник, я стою посередь пустыни, я одинока!

КОСТЯ (кричит, отбивается ногами, натягивает одеяло). Да что тебя надирает, отстой?!

ЖАННА. Я ж над тобой тряслась, как жид над говном, я ж тебе там разрешила работать только потому, что ты сказал, что ты не будешь с другой ориентацией! И что? Это кто тут оно? Тут же мама! Тут же Григорий Иваныч! Кошки и собаки тут! Бабайка, Манюрка, Чичирка, Шарик и Петрик! И ты при всех?!

КОСТЯ. Господи, как я устал, как я устал от вас, Господи… Да дай спать, ты, дичь, орёт с утра!

НИНА. Уже пять вечера, голуби. Пора вставать. Ку-ку.

Костя выглянул из-под одеяла, смотрит на всех, кто вокруг тахты стоит.

КОСТЯ. Ну?

Встал, не одеваясь, пошел в туалет, зевает, чешется. Паша одеяло на себя натягивает. Собаки долго лают.

НИНА. Уезжать пора. Ку-ку. (Смеётся). Вставай, вставай, штанишки надевай. Ку-ку. (Сдёрнула с Паши одеяло).

ПАША. Ку-ку, ку-ку. Возьми в руку. Чё зыришь? Свободна. (Снова закутался в одеяло).

ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ (ржёт). Вставай, вставай, штанишки надевай! Тоже рубаи? Встать! В пять утра спецом входной дверью шабаркает, воспитание вот! Ишь, артист, на завалинке прокис!

ЖАННА (повернулась к Григорию Ивановичу). Ну, всё, крокодил, спасай свою жэ — жизнь. Достал! Я включаю обсератор. Ты чего оструел тут? Какой всё ж таки отвратный он, мамуль, твой женишок этот, а?! И гыгыкает, и гыгыкает, шаньга! Ты, дуремар, баран, молью поцоканный — ты давно с банана слез? Что ты ржёшь, мой конь ретивый, дэбилло? Тебя позвали помогать паковаться, а ты подкалываешь! Я напоследок тебе телеграфирую: овцебык, судак мороженный, ты нас восемь раз затопил, а ни разу не заплатил, а мы тут карячились, ремонтировали из-за тебя!

ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Оно и видно.

ЖАННА. Что тебе видно?

ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Что ремонтировали. А рука-то не сломанная была!

ЖАННА (передразнивает). А рука-то, а рука-то! Мало я тогда об твою голову стул сломала? Ещё, «арукато»? Стоит, главно, паразитство проклятое, смеётся над горем людским! Ну, правильно, ведь когда Дон Паскалио приходит к Марии, он ведь говорит…

СОФЬЯ КАРЛОВНА. А?

ЖАННА. Да вчера ведь в кино по телевизору был ведь точь-в-точь такой же момент! Мамуля, ты почему не сказала, когда эту странность за ним заметила?!

СОФЬЯ КАРЛОВНА. Дак ты руку не ломала? Хотела, чтоб я всё одна, с ним? Ах, чёрная неблагодарность! Ну, Жаннета: посеешь зло, себя не проклинай — неотвратим твой страшный урожай. Страшный-престрашный.

ЖАННА. Ай, да хватит тебе, каша-малаша! Чванится, чванится, поэт, поэт! Да кончай ты это утрирование пафосом!

СОФЬЯ КАРЛОВНА. Ты кого поносишь? Главно, на меня полканов спустила, а?! Так, да? Сука ты, а не матрос, Жаннета. Вот и вся, доча, вот и вся, и всёшеньки тебе. Посеешь зло, доча, тогда, доча, ой, доча, всё, доча, ну, доча, да, доча, так, доча! Иуда продал, да повесился, а ты продашь и не повесишься!

В туалете вода зашумела, Костя пришел, лёг, укрывается одеялом.

ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Я пойду — мысль запишу. (Ушёл в туалет, закрылся).

ЖАННА. Сынок?!

КОСТЯ (хнычет). Дай спать?! Возьми в штанах денег, купи бутылку и отстань!

ЖАННА. Встань! Это другая ориентация!

КОСТЯ. У-у, мля, ориентация, слова выучила! Куда ему идти было ночью? Где тут лечь ещё у нас? Ну, что?

ЖАННА. А что мамуля говорит — вы пыхтели?

КОСТЯ. Да у мамули у твоей уже глюки от таблеток и водки! Глушит всё подряд, а потом на стенку лезет! Хватит мне «бэцэпэ» устраивать! Дай спать!

ЖАННА. Мамуля, так? (Нине). «Бэцэпэ» — значит, большое цирковое представление, понимаете? Она натура творческая, пригрезилось. Я б в конечном итоге не потерпела б в своём доме, ведь мама — поэт, мы — дворяны, тыу-пырдыу и так далее… (Роется в карманах джинсов, что на полу валяются). Нет, люди посторонние что-то о нас подумают, что мы что-то не так, а у нас всё, как положено и никак иначе. Я этих вещей исключительно в принципе не позволяю. Ни разврата, ни наркотиков. Выпить — пожалуйста. Это норма, я считаю. (Пауза). Сынок, слатенький ты мой, ты, может, уже и наркоман уже? А, Гулькин? Покажи вены!

ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ (пришёл, застёгивает ширинку). Они в член ставят.

ЖАННА. Да? Ну пусть покажет!

Нина курит, хохочет, ходит по коридору.

О, Константин, пощади! (Шарит по карманам). Как я гордилась своим воспитанием! И что? Я кустик обоссаный, я стою и стою, дождь идёт и ветер, а я стою, как дура! А ну покажи! (Нашла деньги, считает, в карман халата прячет). Покажет он, как же! Дождёшься от него! Вот, на хлебушек нам с мамулечкой…

НИНА (смеётся). Я такого концерта сто лет не видела. Я в отпаде просто. Классика! Ну, всё, нет? Наприкидывались? Теперь встали все и пошли. Ну?