Людвик Ашкенази - Черная шкатулка

Однажды я встретил худенькую, темноволосую девушку.

Я знаю ее давно, она выглядит, точно мудрая ирландская колли.

В руках она держала черную шкатулку, перевязанную тесемкой.

— Вместо сумочки я ношу с собой весь свет, — сказала она.

И пояснила: — Это мой конек. У каждого из нас свой конек…

Я пригласил ее в кафе высоко над Прагой,

и там она раскрыла черную шкатулку.

В ней оказались фотографии. Ничего, кроме фотографий.

Женщина, и стена, и негритянская мадонна.

Еврей, выбирающийся из люка на варшавскую мостовую.

И немец, который чистит пулемет.

И старичок-китаец, который впервые в жизни едет поездом.

И дети.

Это было через неделю после того, как человек впервые преодолел земное притяжение,

а другой в это время, осторожно нащупывая дорогу,

спускался в глубины ядра.

Искусственная плазма еще не была получена,

но, напрягшись, человеческое ухо могло услышать,

как протекают струйки влаги, питающие корни жизни.

Над головой у нас был пестрый зонтик, защищающий от солнца,

под нами — Прага, тонущая в его лучах.

А черную шкатулку доверху заполняли лица.

Лицо за лицом, и все смотрели прямо в глаза.

То были лица наших братьев, наших товарищей.

Лица, увековеченные светом и вместе с тем пронизанные тьмой,

лица с глазами, распахнутыми настежь, точно окно, за которым кто-то умер,

с опущенными уголками рта, с морщиной,

не желающей смиряться,

лики святых, наемников, замученных, тюремщиков,

судьбы в потоке света и тени,

черно-белые баллады.

— Как страшно, — сказал я девушке, — кричат эти глаза!

Как страшно, — сказал я ей, — что их уста молчат…

— Возьмите их к себе, — сказала девушка, —

возьмите их к себе, они и так без крова,

растопите печку — или у вас центральное отопление? —

и разговаривайте с ними ночью, только, ради бога, тихо,

они не переносят шума.

— Я должен перекричать канонаду! — сказал я ей. —

На земле все время не стихает стрельба…

— Что ж, делайте, как знаете, — ответила девушка, поднялась и ушла,

сама точно баллада, вся в черном и белом.

Единственная из шкатулки, которая могла уйти

и не осталась у меня.

Человек родился и сразу —

в крик.

Никто его не понимает,

но все ему рады.

— А вот и я! — кричит человек.

Я жить пришел!

Я, случайно, не ошибся адресом?

Родился у добрых людей?

В удачном веке?

Вы, между прочим, не воюете?

И отменили рабство?

Цвет моей кожи

вас устраивает?

Анкетные данные

подходят?

Дышать позволите?

И на том спасибо.

Доброе утро, сыночек! Сейчас мы раздвинем занавески

и пустим к тебе в комнату солнышко.

Сегодня хороший день. Пасмурную погоду обещают к вечеру,

переменную облачность — завтра к утру. Мощный циклон,

возникший над Гибридами,

на этот раз пройдет стороной.

На столе тебя ждет желтый букетик и каша из «геркулеса».

Твой друг Петрушка уже завтракает.

Солнечный зайчик будет на том же углу стола, что и вчера.

К сожалению, как и вчера, его нельзя будет поймать.

Вон то круглое красное блестящее называется помидор.

Этого ты еще не знаешь, правда?

Вон то круглое синее блестящее называется глобус.

И этого ты еще не знаешь, верно?

Ну, вставай!

Целый год должен пройти,

целый год,

пока человек обнаружит,

что сеть — это не то, что земля или небо,

что ее придумали, сплели из тонкой бечевы

и повесили на двух крючках.

Боже мой, подумаешь!

Однажды человек сбросит свою первую решетку

и раскорячит ножки, улыбаясь от уха к уху

и ни за что не держась…

С этого дня мама начнет за него бояться.

И уже больше никогда не перестанет…

Самое ужасное, пани, когда дети

начинают спрашивать,

самое ужасное, когда дети

спрашивают:

почему, и что, и когда, и кто?

И опять — почему?

Самое ужасное, когда они уставятся на вас

своими чистыми глазами, пани,

черными, или зелеными с точечкой,

или синими — такими синими,

что впору захлебнуться.

И глядят на вас снизу вверх.

И все они родились до войны, пани,

в войну, пани,

или после войны.

Как мне хочется поговорить с тобою, Рыбка.

Можно, я буду называть тебя Рыбочкой, да?

Вот и славно, моя Рыбка.

Я так хочу поговорить с тобою, Рыбка…

Как мне хочется услышать, когда ты уже скажешь:

трава, вода, лепешка…

А я спрошу тебя, Рыбочка: «Кем ты станешь?» Спрошу:

«Кто ты? Кто ты, мой неизвестный, мой гость, моя радость?»

Неужели ты станешь обыкновенным мужичищей,

от которого разит войною, злобой и рисовой водкой?

Казармами для резервистов? Выплюнутой кровью?

Неужели наступит время, и ты тоже кому-нибудь скажешь

испитым сиплым голосом: — А ну катись, ублюдок, пока не выбил зубы!..

Кто ты, Рыбка? Немая золотая рыбка,

которая с меня не сводит раскосых глаз моей любви?

В один прекрасный день человек узнаёт, что он

представляет поколение. Начинает носить ковбойку или

«конский хвост», или томик Рембо, или золотой крестик,

или шляпу с широкой лентой, или гитару и кеды.

Отец нас не понимает, он — другого поколения.

Отец считает, что надо рано ложиться

и вовремя вставать.

Кто раньше встает, больше берет.

В знании — сила.

Без труда не вытащишь и рыбку из пруда.

Любовь зла…

От добра добра не ищут…

Как аукнется, так и откликнется…

Сколько веревочке ни виться…

Не рой яму другому…

И «не высовывайтесь из окна», и «не разговаривайте

с водителем», и не встречайтесь с незнакомыми мужчинами.

И вообще глядите в оба. Ясно?!

Каждое новое поколение могло бы вступить в жизнь,

вооруженное до зубов опытом родного отца и деда.

Но оно всякий раз хочет все испытать с самого начала.

На земле нет радиостанции,

которая бы передавала

надежды и страхи бессонной ночи,

голову, взметнувшуюся над подушкой,

босые ноги, опускающиеся на холодный пол,

жаркий ночной шепот,

скрип двери, щелчок выключаемого ночника,

вопросы, обращенные во мрак за окном:

Когда ты вернешься? Где ты?

Почему ты не ешь? Что с тобой?

У радио своя программа:

духовая музыка, потом «Героическая»

и снова духовой оркестр.

Больше всего на свете люди обожают играть в шарики —

глиняные, стеклянные, серебряные, золотые…

Больше всего на свете люди обожают играть с шариком

в стволе — ведь и пуля прежде была круглой.

Ну, а затем с большим шаром, на котором мы живем —

по сути дела без квартплаты и домохозяина.

Он необыкновенно терпелив, этот шар,

добрый и снисходительный, точно старая кобыла к детям.

Возит нас на себе

и делает все, что может,

чтобы мы не свалились.

Так будем держаться, дети!

Дети — создания маленькие и любят все уменьшительное.

Чтобы казаться больше, каждый ребенок хочет чего-то совсем крошечного.

Солнце дети называют солнышком,

и это так трогательно:

одно солнечное пятно во много раз больше,

чем вся наша смешная планета.

Однажды одна японская девочка посмотрела в небо и сказала:

— Мама, смотри! Грибочек!

Не знаю: это уже случилось? Или только случится?

Был один человек, который думал, что все дороги ведут

в Рим. Один из многих справедливых, что живут среди нас

и пословицы понимают не образно, а буквально.

И вот он шел и шел, а в Рим никак не мог попасть.

И все же верил, что дороги созданы для того,

чтобы прийти туда, куда захочешь.

И вот он шел и шел, но каждый раз оказывался там,

где вовсе не хотел быть.

Уж и не знал бедняга, что делать…

Однажды в одной свежеоккупированной стране он вышел из строя,

брякнул оземь каску, вылил ром из походной фляги,

низко поклонился женщине, что стояла рядом,