Людмила Мартьянова - Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 1

В Кремоне скрипку некогда разбили
И склеили; бездушный, тусклый звук
Преобразился в нежный, полный вдруг,
И струны, как уста, заговорили.

Любовь и скорбь в тех звуках слышны были,
Рожденных опытностью властных рук,
Мечты, и страсть, и трепетный испуг
В сердцах завороженных пробудили.

Моя душа была тиха, спокойна,
Счастлива счастьем, мертвым и глухим,
Теперь она мятется, беспокойна,

И стонет ум, огнем любви палим.
Воскресшая, она звенит, трепещет,
И скорбь безумная в ней дико блещет.

С прогулки поздней вместе возвращаясь,
Мы на гору взошли; пред нами был
Тот городок, что стал мне нежно мил,
Где счастлив я так был, с тобой встречаясь.

И, неохотно с лесом расставаясь,
Когда уж вечер тихо подступил
(Тот теплый вечер дорог и уныл),
Мы стали оба, медленно прощаясь.

И ноги как в колодках тяжелели,
Идя различною с тобой тропой,
И все в уме слова твои звенели,

Я как скупец их уносил с собой,
Чтоб каждый слог незначащей той речи
Меня питал до новой дальней встречи.

Пускай цветок последним лепестком
Мне «нет» твердит на языке немом —
Я знаю, что твой взор меня приметит.

Колдунья мне так ясно не ответит
Своими чарами и волшебством,
Когда спрошу о счастье я своем,
И звуков счастья слепо не заметит.

Пусть «чет иль нечет» мне сулит несчастье,
Пусть смутный сон грозит бедою злой,
Пусть, загадавши вёдро иль ненастье,

Обманут, встану хитрою судьбой.
Пусть все про нелюбовь твердит всегда —
Твоя улыбка говорит мне «да».

Из глубины земли источник бьет.
Его художник опытной рукою,
Украсив хитро чашей золотою,
Преобразил в шумящий водомет.

Из тьмы струя, свершая свой полет,
Спадает в чашу звучных капль толпою
И золотится радужной игрою,
И чаша та таинственно поет.

В глубь сердца скорбь ударила меня,
И громкий крик мой к небу простирался,
Коснулся неба, радужно распался

И в чашу чудную упал, звеня.
Мне петь велит любви лишь сладкий яд —
Но в счастии уста мои молчат.

От горести не видел я галеры,
Когда она, качаясь, отплыла;
Вся та толпа незрима мне была,
И скорбь была сверх силы и сверх меры.

Страдали так лишь мученики веры:
Неугасимо в них любовь жила,
Когда терзала их железная пила,
Жрал рыжий лев иль пестрые пантеры.

Всегда с тобой душою, сердцем, думой,
Я, рассеченный, за тобой плыву,
А телом – здесь, печальный и угрюмый,

И это все не сон, а наяву.
Из всей толпы улыбка лишь твоя
С галеры той светилась для меня.

Все так же солнце всходит и заходит,
На площадях все тот же шум и гам,
Легка все так же поступь стройных дам —
И день сегодня на вчера походит.

Раздумье часто на меня находит:
Как может жизнь идти по колеям,
Когда моя любовь, когда я сам
В разлуке тяжкой, смерть же не приходит?

Вы, дамы милые, без сердца, что ли?
Как вы гуляете, спокойны и ясны,
Когда я плачу без ума, без воли,

Сквозь плач гляжу на нежный блеск весны?
Ты, солнце красное, зачем всходило,
Когда далеко все, что было мило?

Моя печаль сверх меры и границ,
Я так подавлен мыслью об утрате,
Как каторжник в холодном каземате,
Наполненном двухвосток и мокриц.

Как труп бездушный, падаю я ниц,
И грезятся мечтанья о возврате,
Как будто в тусклом розовом закате
Иль в отблеске стухающих зарниц.

Увижу ль я тебя, мой друг желанный,
Ряд долгих зимних дней мечтой прожив?
Придет ли ясный день, так долго жданный,

Когда весна несет любви прилив?
Когда с цветов струятся ароматы,
Увидишь ли, увидишь ли меня ты?

Снега покрыли гладкие равнины,
Едва заметен санок первый след,
Румянец нежный-нежный льет закатный свет,
Окрася розою холмов вершины.

Ездок плетется в дальние путины,
И песня льется, песня прошлых бед, —
Простой и древней скуки амулет, —
Она развеет ждущие кручины!

Зимы студеной сладко мне начало,
Нас сочетала строгая пора.
Яснеет небо, блекнет покрывало.

Каким весельем рог трубит: «Пора!»
О, друг мой милый, как спокойны мысли!
В окне узоры райские повисли.

Коснели мысли медленные в лени,
Распластанные кости спали в теле,
Взрезать лазурь голубки не хотели,
И струй живых не жаждали олени.

Во сне ли я, в полуденном ли плене
Лежал недвижно у недвижной ели?
Из купола небес, как из купели,
Янтарь стекал мне сонно на колени.

Вдруг облак золотой средь неба стал,
А горлицы взметнулись тучкой снежной
С веселым шумом крыл навстречу стрел.

Сквозь звон, и плеск, и трепет, как металл,
Пропел «живи!» мне чей-то голос нежный,
И лик знакомый в блеске я узрел.

Валы стремят свой яростный прибой,
А скалы все стоят неколебимо.
Летит орел, прицелов жалких мимо, —
Едва ли кто ему прикажет: «Стой!»

Разящий меч готов на грозный бой,
И зов трубы звучит неутомимо.
Ютясь в тени, шипит непримиримо
Бесплотный хор врагов, презрен тобой.

Ретивый конь взрывает прах копытом.
Юродствуй, раб, позоря Букефала!
Следи, казнясь, за подвигом открытым!

О лёт царя, как ярко прозвучала
В годах, веках труба немолчной славы!
У ног враги, безгласны и безглавы.

Ау, мой друг, припомни вместе с «башней»
Еще меня, кому не чужды «Оры».
Бывало, гость, я пел здесь до авроры,
Теперь же стал певуньею всегдашней,

Наверно, стал наглей я и бесстрашней,
Что смел вступить в содружеские хоры, —
Так пес дворной, забравшись в гончих своры,
Летит стрелой, чтоб не узнали шашней.

А впрочем, нет: в теперешних напевах
Я – чист и строг, хоть и чужда мне мрачность
И сам в себе не вижу иноверца, —

Но присмирел проказник в правых гневах,
И флёр покрыл опасную прозрачность,
Чтоб не смущать доверчивого сердца.

Всегда стремясь к любви неуловимой,
Скитался я, как странник меж людей,
Еще тебя не зная, чародей,
Воинственною облеченный схимой.

Очаровательною пантомимой
Любуясь, думал я: «Помолодей,
О сердце, язвы от страстных гвоздей
Другим, а не тебе, да идут мимо!»

Кощунственно я мыслил о любви,
Не зная близости чудесной встречи,
И вдруг увидел сердце все в крови.

Зовешь меня мечом небесной сечи?
Еще зовешь? На радость иль на бой
Веди меня! Я – твой, я – твой, я – твой!

Последний холод, первое тепло.
Смотрю не через пыльное стекло:
Собаки лают, учатся солдаты.

Как хлопья закоптелой, бурой ваты,
Буграми снег, а с крыш давно стекло.
Но почему так празднично светло?
Или весны не видел никогда ты?

Весну я знаю и любил немало,
Немало прошумело вешних вод,
Но сердце сонное не понимало.

Теперь во мне проснулось все, – и вот
Впервые кровь бежит по сети вен,
Впервые день весны благословен!

Зеленые, хитрые волны, со мной не лукавьте,
Честных объятий хочу я, старый пловец.
Мчите от берега прочь, песней забавьте.
Вокруг головы оплетите зеленый венец.

Вспененные гряды и зыби – морское похмелье!
Тело, что бури ковали, не нужно земле.
Акулы, акулы, любил я ваш плеск и веселье
В холодной, глубинной, зеленой, колдующей мгле.

Вы, белые чайки, отраден ваш лет замедленный,
Склонитесь, приникните ближе к холодным губам!
Акулы и чайки, на пир! Кудрявой короной
Увенчанный друг потрясает свой кубок червонный,
Где горькая кровь, что кипела по дальним морям.

Когда я пал так безнадежно низко,
Что взор Христа страшуся повстречать,—
Хочу рукой слабеющей достать
До ризы бедной нежного Франциска.

Как тленный глаз от солнечного диска
К его лучам спешит перебежать;
Когда – в разлуке – милой не обнять,
Так сладостна – любовная записка.

Друг робких душ, о младший брат Христов,
Ты не забыл ни пташек, ни волков,
Скитаясь меж бездонных лаззарони;

И даже злую плоть, что распинал,
В предсмертный час улыбкой ты ласкал,
Соединив пронзенные ладони.