Антон Дельвиг - А. А. Дельвиг. Сочинения

И краткий миг в душе оно горит;

Но этот миг любимец муз ценит,

Как мученик с землею разлученье.

В друзьях обман, в любви разуверенье

И яд во всем, чем сердце дорожит,

Забыты им: восторженный пиит

Уж прочитал свое предназначенье.

И презренный, гонимый от людей,

Блуждающий один под небесами,

Он говорит с грядущими веками;

Он ставит честь превыше всех честей,

Он клевете мстит славою своей

И делится бессмертием с богами.

Златых кудрей приятная небрежность,

Небесных глаз мечтательный привет,

Звук сладкий уст при слове даже нет

Во мне родят любовь и безнадежность.

На то ли мне послали боги нежность,

Чтоб изнемог я в раннем цвете лет?

Но я готов, я выпью чашу бед:

Мне не страшна грядущего безбрежность!

Не возвратить уже покоя вновь,

Я позабыл свободной жизни сладость,

Душа горит, но смолкла в сердце радость,

Во мне кипит и холодеет кровь:

Печаль ли ты, веселье ль ты, любовь?

На смерть иль жизнь тебе я вверил младость?

(Сонет)

Младой певец, дорогою прекрасной

Тебе идти к парнасским высотам,

Тебе венок (поверь моим словам)

Плетет Амур с каменой сладкогласной.

От ранних лет я пламень не напрасный

Храню в душе, благодаря богам,

Я им влеком к возвышенным певцам

С какою-то любовию пристрастной.

Я Пушкина младенцем полюбил,

С ним разделял и грусть и наслажденье,

И первый я его услышал пенье

И за себя богов благословил.

Певца Пиров я с музой подружил

И славой их горжусь в вознагражденье.

(Сонет)

В Испании Амур не чужестранец,

Он там не гость, но родственник и свой,

Под кастаньет с веселой красотой

Поет романс и пляшет, как испанец.

Его огнем в щеках блестит румянец,

Пылает грудь, сверкает взор живой,

Горят уста испанки молодой;

И веет мирт, и дышит померанец.

Но он и к нам, всесильный, не суров,

И к северу мы зрим его вниманье:

Не он ли дал очам твоим блистанье,

Устам коралл, жемчужный ряд зубов,

И в кудри свил сей мягкий шелк власов,

И всю тебя одел в очарованье!

Что, красотка молодая,

Что ты, светик, плачешь?

Что головушку, вздыхая,

К белой ручке клонишь?

Или словом, или взором

Я тебя обидел?

Иль нескромным разговором

Ввел при людях в краску?

Нет, лежит тоска иная

У тебя на сердце!

Нет, кручинушку другую

Ты вложила в мысли!

Ты не хочешь, не желаешь

Молодцу открыться,

Ты боишься милу другу

Заповедать тайну!

Не слыхали ль злые люди

Наших разговоров?

Не спросили ль злые люди

У отца родного;

Не спросили ль сопостаты

У твоей родимой:

"Чей у ней на ручке перстень?

Чья в повязке лента,

Лента, ленточка цветная,

С золотой каймою;

Перстень с чернью расписною,

С чистым изумрудом?"

Не томи, открой причину

Слез твоих горючих!

Перелей в мое ты сердце

Всю тоску-кручину,

Перелей тоску-кручину

Сладким поцелуем:

Мы вдвоем тоску-кручину

Легче растоскуем.

Ах ты, ночь ли,

Ноченька!

Ах ты, ночь ли,

Бурная!

Отчего ты

С вечера

До глубокой

Полночи

Не блистаешь

Звездами,

Не сияешь

Месяцем?

Все темнеешь

Тучами?

И с тобой, знать,

Ноченька,

Как со мною,

Молодцем,

Грусть-злодейка

Сведалась!

Как заляжет,

Лютая,

Там, глубоко

На сердце -

Позабудешь

Девицам

Усмехаться,

Кланяться; -

Позабудешь

С вечера

До глубокой

Полночи,

Припевая,

Тешиться

Хороводной

Пляскою!

Нет, взрыдаешь,

Всплачешься,

И, безродный

Молодец, -

На постелю

Жесткую,

Как в могилу,

Кинешься!

1820 или 1821

За далью туманной,

За дикой горой

Стоит над рекой

Мой домик простой;

Для знати жеманной

Он замкнут ключом,

Но горенку в нем

Отвел я веселью,

Мечтам и безделью.

Они берегут

Мой скромный приют,

Дана им свобода -

В кустах огорода,

На злаке лугов

И древних дубов

В тени молчаливой,

Где, струйкой игривой,

Сверкая, бежит,

Бежит и журчит

Ручей пограничный, -

С заботой привычной

Порхать и летать

И песнею сладкой

В мой домик украдкой

Друзей прикликать.

(Идиллия)

И. А. Б‹аратынск›ому

Мы еще молоды, Лидий! вкруг шеи кудри виются;

Рдеют, как яблоко, щеки, и свежие губы алеют

В быстрые дни молодых поцелуев. Но, скоро ль, не скоро ль,

Все ж мы, пастух, состарёемся, все ж подурнеем; а Дафна,

Эта шалунья, насмешница, вдруг подрастет и, как роза,

Вешним утром расцветшая, нас ослепит красотою.

Поздно тогда к ней ласкаться, поздно и тщетно! вертушка

Вряд поцелует седых – и, локтем подругу толкая,

Скажет с насмешкою: "Взглянь, вот бабушкин милый любовник!

Как же щеки румяны, как густы волнистые кудри!

Голос его соловьиный, а взор его прямо орлиный!"

– "Смейся, – мы скажем ей, – смейся! И мы насмехались, бывало!

Здесь проходчиво все – одна непроходчива дружба!"

"Здравствуй, здравствуй, Филинт! Давно мы с тобой не видались!

Век не забуду я дня, который тебя возвратил мне,

Мой добродетельный старец! милый друг, твои кудри

Старость не скупо осыпала снегом! Приди же к Цефизу;

Здесь отдохни под прохладою теней: тебя ожидают

Сочный в саду виноград и плодами, румяная груша!"

Так Цефиз говорил с младенчества милому другу,

Старца обнял, затвор отшатнул и ввел его в садик.

С груши одной Филинт плоды вкушал и хвалил их,

И Цефиз ему весело молвил: "Приятель, отныне

Дерево это твое; а я от холодной метели

Буду прилежно его укутывать теплой соломой.

Пусть оно для тебя и цветет, и плодом богатеет!"

Но – не Филинту оно и цвело, и плодом богатело:

В ту же осень он умер. Цефиз молил Жизнедавца

Так же мирно уснуть, хоть и бедным, но добрым. Под грушей

Старца он схоронил и холм увенчал кипарисом.

Часто слыхал он, когда простирала луна от деревье;

Влажные, долгие тени, священное листьев шептанье;

Часто из гроба таинственный глас исходил – казалось!

Был благодарности глас он. И небо давало Цефизу

Много с тех пор и груш благовонных, и гроздий прозрачных.

Между 1814 и 1817

(На приезд трех друзей)

О, радость, радость, я жизнью бывалою

Снова дышу!

Трепещет лира:

В струнах позабытых

Я звуков согласных,

Я звуков живительных

В восторге ищу.

Гремит, как прежде, подруга бессмертная;

Други, ко мне!

Опять доступен

Я смехам и песням,

И чаше, венчанной

Минутными розами,

И сладкой любви.

Пришли три гостя в обитель поэтову

С дальних сторон:

От финнов бледных,

Ледяноволосых;

От Рейна-старца;

От моря сыпучего

Азийских песков.

Три гостя, с детства товарищи, спутники,

Братья мои!

За мной ко храму!

Я, плющем венчанный,

При гимнах священных

Кастору и Поллуксу

Хвалу воспою.

Август 1821

Бедные мы! что наш ум? – сквозь туман озаряющий факел

Бурей гонимый наш челн по морю бедствий и слез;

Счастие наше в неведеньи жалком, в мечтах и безумстве:

Свечку хватает дитя, юноша ищет любви.

Смертный, гонимый людьми и судьбой! расставаяся с миром,

Злобу людей и судьбы сердцем прости и забудь.

К солнцу впоследнее взор обрати, как Руссо, и утешься:

В тернах заснувшие здесь в миртах пробудятся там.

1826 или 1827

Во имя Делии прекрасной,

Во имя пламенной любви,

Тебе, летунье сладкогласной,

Дарю свободу я. – Лети!

И я равно счастливой долей

От милой наделен моей:

Как ей обязана ты волей,

Так я неволею своей.

Голова ль моя, головушка,

Голова ли молодецкая,

Что болишь ты, что ты клонишься

Ко груди, к плечу могучему?

Ты не то была, удалая,

В прежни годы, в дни разгульные,

В русых кудрях, в красоте твоей,

В той ли шапке, шапке бархатной,

Соболями отороченной.

Днем ли в те поры я выеду,

В очи солнце – ты не хмуришься;

В темном лесе в ночь ненастную

Ты найдешь тропу заглохшую;

Красна ль девица приглянется -

И без слов ей все повыскажешь;

Повстречаются ль недобрые -

Только взглянут и вспокаются.