Джон Китс - Малые поэмы

Вы мне башку снесете, как злодею —

Ведь царская расправа не долга!

А мне башка моя, поверьте, дорога!

LIII

– Да, впрочем, и противно этикету,

Когда желания смиряет князь,

К любви своей влекущийся предмету!

Лишь смерды смирны, ибо смерды – мразь!

Скажу по размышленьи, не страшась:

Я удавил бы всякого прохвоста,

Что князя упрекнет за эту связь —

Ведь невеличка Берта – фея просто:

Изящна, и худа, и крохотного роста».

LIV

«Который час, гадатель?» – «Скоро пять, —

Гадатель молвил. – Уж запела птица,

Товаркам говоря: довольно спать!

Вам на чело рассветный луч ложится.

Задуть ли свечи?» – «Да! Но где ж юница?

Лети за ней, а не витийствуй тут!»

«Нет, – маг изрек, – любовницей разжиться

Отправитесь вы сами – ведь не чтут

К любимой деве путь за непосильный труд!»

LV

«Я сам?» – «О да! Ведь числитесь героем!

А чтобы деву не объяла жуть,

Поскольку в поднебесье взмыть обоим

Придется вам, и долгий править путь,

Заставим Берту славно прикорнуть —

И визг не повредит монаршей прыти.

Но действуйте немедля – в этом суть».

«Немедля?» – «Да. Достигнуть, извините,

Вам Кента след, пока светило не в зените».

LVI

И прояснилось царское чело!

И молвил маг: «Моя награда – чарка!..

Двадцать четвертое у нас число,

Апрель… Грядет канун Святого Марка…

И коль такого алчете подарка —

Сию минуту прогоните лень!

Барашек мой, вас ожидает ярка!

Поверьте, сей глагол – не дребедень:

Похитить Берту вы лишь в этот властны день!»

LVII

И брови снежно-белые насупил

Великий маг, всеведущий старик,

И очи воспылали, точно жупел,

И посуровел добродушный лик;

Десница вознеслась – и через миг,

Нырнувши в плащ, нашарила меж складок

Волшебнейшую из волшебных книг —

Влияла книга на миропорядок,

И были в ней ключи ко множеству загадок.

LVIII

«Возьмите книгу… Царь, да вы же трус!

Не бойтесь, прикоснитесь к переплету!

Сей пухлый том – весьма изрядный груз,

Но не помеха вашему полету;

А Берту в безмятежную дремоту

Повергнет он: сей том, сей амулет

Навеет спячку даже бегемоту!

Закутайте девицу в теплый плед —

И умыкайте. Вам преграды в небе нет!

LIX

«А заклинать придется?» – «Нет, не надо.

Лишь положите книгу на постель,

В которой спит подкинутое чадо —

И все тут». – «О, заветнейшая цель! —

Воскликнул царь: – За тридевять земель

Спешу, и возвращусь без проволочки!

Ты станешь пить, как не пивал досель:

Не из бутылки жалкой, но из бочки!

А хочешь мужем быть Кроханны, ханской дочки?»

LX

И молвил маг: «Благодарю за честь…

Ах, да! Начнутся пересуды, споры:

“Где государь?” И разнесется весть:

У царства – ни надёжи, ни опоры!

Но я скажу, что вы изрядно хворы:

К царю нельзя, владыку бьет озноб!

А коль жрецы – проныры да притворы —

Елеем ваш решат помазать лоб,

Отвечу: торопить царя негоже в гроб».

LXI

«Пора! Пора! Открой окно, гадатель!»

«Ого! – воскликнул маг, открыв окно:

Стадами нынче бродит обыватель

В такую рань!» – «Увы, немудрено, —

Заметил царь: – Ты падок на вино,

А чучела сии весьма охочи

До зрелищ: недоспали, смерды – но

Кроханну ждут, горē возводят очи…

Найдется им, о чем судачить ближе к ночи!»

LXII

И хмыкнул Плудт: «Ого! Они орут!

Ага! Послы вернулись! Прилетели!

Сколь утро ясно, сколь несметен люд!

Сколь облачные блещут цитадели!..

К лесной опушке, где чернеют ели,

Снижается бесчисленный кортеж,

Кружась и вихрясь… Эдакой метели

В апреле мы не видывали прежь!

Сколь нынче воздух чист и несказанно свеж!»

LXIII

«Отлично, Плудт! Кортеж подобен вьюге…

А эти “сколь”! Ну, право, ты поэт!»

«О государь, прочтите на досуге

Мои безделки! С юношеских лет

Служил я Фебу, Музам дал обет!

Не смейтесь! Труд нелегок и долгонек!

Подите, сочините хоть куплет!»

Царь отмахнулся, взлез на подоконник:

Стихов не сочинял, – но зрелищ был поклонник.

LXIV

Народ ликует. И наперебой

Все колокольни город полнят звоном;

Гремят оркестры, с пушечной пальбой,

Что горожанам не грозит уроном,

Соперничая; флагам и знаменам

Привольно полоскаться на ветру.

Близ Эльфинана сядет в зале тронном

Кроханна! – и в столице ввечеру

Вина получит всяк по целому ведру!

LXV

Кортеж кружился над жемчужной башней,

Сверкая в свете ласковой зари.

Наипервейшим, с важностью всегдашней,

Летел Хиндей, за ним летели три

Пажа, вослед пажам – секретари,

Затем – не забывать о протоколе! —

Затем рабы, верзилы-дикари,

Несли усердно – хоть и поневоле —

Герб гималлойский: мышь на серебристом поле.

LXVI

Затем летела знать; за знатью – рать,

Крылатые бойцы в надежных латах;

За ратью – рой рабов, тащивших кладь

(О, сколько силы в неграх и мулатах!);

Затем двенадцать лекарей в халатах

Парчовых… И блистая, как звезда,

Витала в сонме спутников крылатых

Царевна – и уж как была горда,

Что служит ей одной столь славная орда!

LXVII

Кто равнодушен к эдакому блеску?

Царевна засмеялась, глядя вниз…

Царь застонал, задернул занавеску:

«Мерзейшая из пакостных актрис!

Лечу! Лечу! Кривляку ждет сюрприз!

Какая тварь! Ужимка за ужимкой!

Снабди сию секунду, старый лис,

Меня волшебной шапкой-невидимкой —

Иначе мой побег окончится поимкой!»

LXVIII

Вооружась волшебным колпаком,

И том волшебный крепко взяв под мышку,

Царь Эльфинан прищелкнул языком,

И стал похож на дерзкого мальчишку.

«Прощай, Кроханна! Право, просишь лишку!

Прощай, прощай! И ежели навек —

Навек прощай!» И Плудт увидел вспышку —

Он даже не успел захлопнуть век:

Царь Эльфинан исчез, едва «прощай» изрек.

LXIX

«Ого! – воскликнул маг: – Свершилось чудо!

И впрямь лететь решился, идиот!

Ну что же, выпивкой займусь покуда —

Хоть после мне Хиндей башку свернет».

Маг осмотрелся, как шкодливый кот:

«О, сколь же здесь алмазов и рубинов!

Да мне ли восседать, разинув рот,

И ничего из ларчиков не вынув?

Есть вещи поценней бутылок и графинов!»

LXX

– Царю – наука: не пускайся в блуд!..»

Гласят иные летописи, будто

Сие сказав, умолк навеки Плудт.

Мол, прогуляться потянуло Плудта,

И Плудт, на посошок напившись люто,

По лестнице сходил, творя зигзаг.

Стопа же лишь одна была обута,

И, сделав роковой неверный шаг,

Свалился вниз, и враз убился насмерть маг.

LXXI

Но летописи лживые нередки!

И живо эту опровергнут чушь

Хиндеевы записки и заметки.

Хиндею должно верить – честный муж,

Изящно повествующий к тому ж —

Хотя витиевато. В стих певучий

Не втиснешь эту прозу, коль не дюж!

Вперед, Пегас, летим искать созвучий:

Здесь отличиться нам отменный вышел случай!

LXXII

Дневник Хиндея – истины врата.

Читаем… «Полночь. – Мгла. Тридцать шестая

Под нами промелькнула широта,

И курсом на Тибет промчала стая

Скворцов. – На крылья нам легла густая

Примерно в четверть первого роса. —

Укрыл царевну мехом горностая:

Озябнув, эта девица-краса

Рычала погрозней рассерженного пса.

LXXIII

Час без пяти. – Из новенькой двустволки

Дуплетом сбил ночного мотылька. —

Изжарил: есть хотели все, как волки;

Царевна же не съела ни куска.

И пусть не ест, печаль невелика. —

Недобрый знак: навстречу мчится филин!

Пишу и вкось, и вкривь – дрожит рука…

Я, не лишенный мозговых извилин,

Предвижу: будет брак несчастьями обилен!

LXXIV

До трех часов пересекали мы

Пространство над песками Черной Гоби. —

Вдали вздымался, под покровом тьмы,

Вулкан великий, изрыгавший в злобе

Огонь и лаву, скрытые в утробе. —

Клубился дым, стоял несносный смрад,

Как будто в мерзкой городской трущобе. —

Сменили курс: не воздух – сущий яд,

И раскаленных глыб весьма опасен град.

LXXV

Примерно в три часа метеоритом

Накрыло наш обоз. – Какой удар!

Жалею о сервизе, вдрызг разбитом

(Еще погибли паж и кашевар). —

Царевне обожгло подол – кошмар!

Она визжала: “Ух, головотяпы!” —

И обещала уйму лютых кар.

Да, не хотел бы ей попасться в лапы…

О ужас! Нетопырь моей коснулся шляпы!

LXXVI

Три двадцать и четырнадцать секунд. —

Большой пожар на западной равнине:

Пылает город. – Битва или бунт? —

Ах, это город Балх! Боюсь, отныне

Конец его богатствам и гордыне… —

Близ нас парит чудовищный грифон!

Удвоил стражу: дам отпор скотине! —

Отставить. Пронесло. Убрался вон.

Летим не без помех, но все же без препон.

LXXVII

Три тридцать. – Отдохнуть велит рассудок.

Пятиминутный сделали привал

На облаке. – Внизу, под звуки дудок

И бубнов, шел пикник, иль карнавал:

Облюбовав обширнейший прогал

Меж древних кедров, буйные оравы

Отплясывали. Кто не танцевал —

Другие находил себе забавы,

А кое-кто и спать ложился прямо в травы.