Надежда Ладоньщикова - Угол отражения (сборник)

Осень дождем и покоем застыла.
– Не уходи, – говорит.
– Здесь все знакомо, хоть тускло, уныло
лампа в подъезде горит.

– Не уходи из этого дома,
детства не береди,
не надо нам даже небесного грома.
Не уходи.

– Сядем на месте прежней ссоры,
глупости давней и слез,
книг про разреженный воздух просторов,
трассу космических грез.

– Лучше не знать, чего знать невозможно,
помни уют этих стен.
Что-то в последнее время тревожно.
Ты не забудешь совсем?

Душу погладит большими слезами,
желтый листок оброня.
Я ей отвечу одними глазами:
– Прости и не плачь без меня.

Рыдать не велит, листвой шевелит
вечно Древо.
И справа болит, но сердце горит –
слева.

Уйти за фасад!.. Дожди моросят,
ноют.
Прощайте, глаза, не стоит назад,
Не стоит.

Жизнь – монолит, когда он надбит –
странно.
Но вдруг его вид цветком оттенит
рана.

Все, что орет – знаю, уйдет
в Лету.
Полный вперед! Новый Год.
Ракету…

Я мысль в парке потеряла.
опять не сберегла, опять!
Когда на мостике стояла,
боялась очень потерять.

Темнели клочья неба низко.
помяла фонари вода.
и плавал черный лебедь близко
к остаткам тающего льда.

И что-то было в нем родное.
пересекая пруд, приплыл,
чтоб взглядом говорить со мною,
от тихих и пустых перил.

Зачем, бессонная зверюга
из перьев, клюва и хвоста,
ты ищешь в человеке друга
у потемневшего моста?

С собой не захватила хлеба.
Не позаботясь о тебе,
любуюсь я вечерним небом
и фонарями на воде.

И подставляю ветру уши,
по звуку чувствую весну.
Вот так все сразу можно слушать,
совсем не слыша – тишину.

И снова к треснувшему льду
плывет чернеющая птица.
Зверюга, я домой пойду,
чтоб в темноте не заблудиться.

Осталась под мостом вода.
Глядя в нее, я что-то знала,
и рифму помнила тогда,
но по дороге потеряла.

Все, наверно, уже распрощались со мной,
все меня отодвинули в прошлое.
Будет дождь проливной за вокзальной стеной,
и запомнится мной все хорошее.

Только на ночь я лампу свою погашу,
Я пройду по знакомому следу.
Я еще позвоню, я еще напишу,
я еще, может быть, не уеду.

Обгоняют меня – не боюсь пропустить,
игнорирую рельсы и старты:
мне дистанцию незачем, не с кем делить –
с кем разделишь июли и марты?

Я бегу от себя, я бегу за собой.
Это кредо и сила привычки.
Видишь – плачу, но все же прощаюсь с тобой.
и заносит меня на кулички.

Только на ночь я лампу свою погашу,
Я пройду по знакомому следу.
Я еще позвоню, я еще напишу…
Я вообще никуда не уеду.

Я для одиночества
пришивала шторы,
и для одиночества
лампу покупала.
В мире – все закончится.
Я снимаю шоры.
Даже одиночество
начинать сначала.
Я гримасу сделаю
Может, рассмеяться мне?
Может, память вытряхнуть
и заправить снова?
Тихую и белую
Вставлю между пяльцами,
не верну ни крошечки!
Не верну ни слова.
А состав отчаянный
быстро рельсы кушает.
Радость промелькнула
со скоростью окна.
Вот сижу и думаю.
Будущее слушаю.
Мысленно склоняю:
мы, они, она…

Я видела вокзал – уходят поезда.
Я видела блеск солнца в лужах на вокзале,
и видела счастливые и грустные глаза –
глаза, что долго-долго поезд провожали.

Я видела, как ночью город засыпал,
как на вокзале люди до утра не спали,
и тусклый огонек, что вдруг напоминал
о том, о чем лишь можно думать на вокзале.

Я видела огни ночные на путях,
и темные леса, бегущие без края,
и станции во тьме, что в тусклых огоньках,
которые и в полночь поезда встречают.

Я пришла на край Земли:
– Добрый вечер.
Больше некуда вперед – не назад же.
Мне бы крылья, да не выдержат плечи,
я себя не в силах выдержать даже.

Не мираж ли? Край Земли не бывает.
Видно, пропасть перепрыгнуть мне страшно.
Только что там за туманом пылает?
Но если некуда свернуть, то неважно.

Если б крылья, и забыть бы все ссоры
(не уснешь ведь на краю, не станцуешь),
чтоб увидеть в небе радужный город
и дорожку – прямо к Солнцу – косую.

Выходили бы октавы навстречу…
Но чего мы еще здесь не сказали?
Всем по лучику пришлю.
Добрый вечер.

На краю Земли стою.
На вокзале.

Полусон,
Дорожный бред.
Указательный знак – в унисон
с бездорожьем.
Это, может,
все мелькает, будто призрак лет.

На свечу
того храма, где нет меня,
долететь.
Вот и до домашнего огня
долечу.
Фонари.
Сон не зван.
За меня
повторит
Это все Последний Меломан.

Под мостом
Лежит густой туман.
На мосту
ветер рвет фонари.
Не забыть.
Может быть,
Последний Меломан
повторит.

Не могу.
Автобус ест асфальт.
Как с земли сбегу,
допоют.
Пусть луна, как сталь,
Пусть уют.

Автобус, подожди!
Впереди
котлован
горит
без огня…
Последний Меломан
повторит
все это без меня.

Бликом свет.
Дорожный бред.
Или сон. Или нет.
Указательный знак – в унисон
с бездорожьем.
Это, может,
все мелькает, будто призрак лет.

Уходящие вдаль фонари.
Жизнь, ты все это мне повтори.
Человек, ты им все говори,
фонари все поймут! Фонари…

Ощути колоссальный проспект,
На запястье – стрелки пробег,
И в гудящее чудо смотри.
А вокруг – фонари, фонари…

Будь свободен, да только не ври,
задыхаясь, на небо смотри,
чтоб остались внизу фонари.
Говори. Повтори. Фонари…

Если нет – одинокая тишь.
Ты ее среди шума услышь,
и, неслышимый в нем, хоть ори,
говори, говори, говори.

Даже небо не может отнять
права что-то в душе поменять.
Уходящие вдаль фонари –
не один, и не два, и не три.

«Как весной был двор красив», –
скажу Оксане.
Странен ночью жилмассив,
странен, странен.

И темно, и дождь идет
вечером рано.
Кто-то тут теперь живет
вместо Оксаны.

Окна светлы, как всегда,
тридцать лет – новыми,
как всегда – поезда
где-то – подковами.

Колоколами – поезда,
рядом, за городом,
отголоском Рождества,
шумом, шепотом.

Мы мечтали, как могли,
звезды, метели.
Бабушки еще с Земли
не улетели.

Будто прошлым полон двор,
скажу Оксане.
Как самой души простор –
странен, странен.