Предисловие к Мирозданию - Саша Немировский

Какой тут всё же грёбаный замок!

То вдруг прокрутится, а то застрянет в повороте.

Сказать хозяину, чтоб заменил. Когда бы смог.

Полно́те,

сеньорита! Помочь позволь, а то шумишь.

А, Пабло, ты с той стороны, напротив

двери, и ты не спишь!

В свой выходной? Ну, открывай мне, чёрт!

(Похоже, ключ подох.)

Или ты пил всю ночь?

Опять за старое, что, голову снесло?

Ну что ты, Гая!

Тут такое произошло!

Как рассказать, с чего начать – не знаю.

А ты-то, что

ко мне в такую рань дверной замок ломаешь?

Концерт здесь твой назначен лишь на вечер?

Да заскочила, я тут недалече

сегодня помогаю в одном доме. Но на тебе лица почти что

нет!

Я тут давеча

девушку одну нашёл. Она вот спит ещё. Давай пока потише.

Она – мой ангел.

А, женщина и Пабло!

Ну привет!

Вновь крыша

съехала твоя.

О, мой романтик! Ей дам два дня,

ну, может быть, неделю, как разбежитесь.

Нашёл? Признайся – спас от беды?

Ну, просто рыцарь-витязь

какой. Пойди, умойся. Кстати, дай стакан воды.

А лучше нет, поставь кофейник,

всего девятый час, расскажешь всё за кофе.

Да ангел. Ну, быть может, фея —

всё мне внове,

я ничего не понимаю – крылья, кожа.

Про твой концерт – всё есть. Вот стулья, Васька приволок,

складные. И микрофон с динамиком от караоке.

И светомузыка на потолок.

Да на фуршет – пирожных.

Он от тебя, похоже, без ума.

Хоть программист, но страсти нам не чужды.

Я и сама не против. Он хороший,

опять-таки и при деньгах, что нужно.

Я вижу, всё с концертом на мази.

Ну, расскажи же мне про ангела и фею,

а то бестактно ляпну что-нибудь про нас – она уйдет. Прости,

ты это хочешь, Пабло?

Не вздумай! Она вблизи ещё милее,

чем всё моё о ней воспоминанье.

Я наглядеться не могу!

Смотрю, всё мало!

Она прекрасна, как бывает

рассвет над дальним горизонтом, над холмами.

Я у неё за вдохновение

в долгу.

А дальше?

А дальше – я в её присутствии растерян.

То речь бегу,

слова мешая,

как в азарте, то строку

теряю. Мы обсуждаем

лишь необходимость. Как выжить ей,

как говорить на языке людей.

Какие, как ей принимать решенья.

Она что, иностранка?

Беженка страданья и лишенья?

Считай, что так. Из стран, которых нет на карте.

Она с небес. Она – прощенье

моему карандашу и ки́стям за весь тот хлам,

который я писал все годы.

За бесталанность, ремесло, гордыню без причин.

Она мой храм,

где купол – небосводом.

Жизнь до неё, которую влачил —

теперь существованье. Как я мог!

Мой бог!

Да ты влюблён! Она хоть это видит? Пабло в любви!

Немедленно подай мне сигарету.

Спасибо. Это страсть.

Ты мне не ври,

как выглядит? Особые приметы?

Татуировка, волосы, откуда же она взялась

такая?

Ты не поверишь. Я, сам того не зная,

нарисовал её портрет.

Потом поехал прикупить еды и сигарет.

А возвращаясь, вдруг её нашел.

В заливе, на камнях,

где изредка лишь рыбаки стоят

под вечер,

и то пока их не накроет мгла.

Ты что, её нарисовал карандашом

набитым травкой?

Ты шутишь! Или опускаешь нечто.

Ой, чёрт, я кофе пролила!

На, вот, вытри тряпкой.

Я после этого пытался повторить портрет.

Но жалкое подобье.

Не выходит. Извёл холстов и красок весь почти запас.

Влюбленный рыцарь, кисточки – не копья.

Перегорит, и всё получится тотчас.

От чувств остынь – и нарисуешь, и слова найдешь для речи.

Она могла найти твои рисунки на помойке?

Немного грима, и подстроенная встреча?

А может, розыгрыш, а ты уже поплыл, нестойкий

перед красотой?

Постой.

Сгущался вечер.

Нет, авто заглохло, и я вышел. Крики птиц, и недалече,

на камнях отлива, фигурка

в пояснице преломилась.

Нет, то не шутка.

Сомненья нет, она явилась

передо мной тогда в вечерний час.

Ты мне не веришь?

Верю, но в пляс

любви пока пускаться – упаси.

Не доверяй себе, о Пабло!

Всё. Некогда сидеть, пора.

До вечера.

Не провожай, я выйду тихо. Мои часы,

хоть с батарейками,

но все же встали.

Иль я состарилась,

что хода времени не ощущая, лишь бегаю,

едва работу вдруг подбросят

какую редко.

Да, встали. До сих пор всё восемь,

с теми же копейками.

Злодей и одиночество.

Они не разделимы.

Есть в том вселенская усталость

от повтора.

И в зле есть творчество,

хотя не сразу зримо.

Что тонкий мир, что наш твердо —