Луи Буссенар - Приключения в стране тигров

ГЛАВА 17

Злоключения парижанина продолжаются. — В Мандалае. — Зал аудиенций. — Фрике наотрез отказывается снять сапоги. — Перед императором. — Смертный приговор. — Казнь слоном. — Что Фрике называл апелляцией. — Слишком много чести. — Появление ящериц. — Их пение. — Нервозность ящериц перед землетрясением. — Побег. — Выстрел из пушки. — Бешеная гонка. — Вперед! — Кавалерийская атака. — Спасен. — Возвращение в Рангун. — «Голубая антилопа» отплывает в неизвестном направлении.

Как мы помним, Андре появился на берегу Киендвена спустя несколько мгновений после отплытия бирманской флотилии, увозящей охотников на слонов и взятого в плен Фрике.

Не забыли мы и какими быстрыми фразами обменялись два друга, что крикнул Андре в тот момент, когда расстояние между ним и Фрике неуклонно увеличивалось.

Надо сказать, парижанин, несмотря на свою вошедшую в поговорку самоуверенность, уже начинал слегка тревожиться при мысли о последствиях приключения, но, увидев Андре, вновь обрел привычные дерзость и самомнение.

Поэтому Виктор Гюйон совершенно искренне угрожал похитителям, что скоро в дело вступит «главнокомандующий французским военным флотом, стоящим на рейде в Рангуне». Об ином исходе дела юноша и помыслить не мог, ни секунды не сомневаясь, что бирманская армия будет разбита, столица захвачена, а сам он освобожден.

Почему бы и нет? Фрике судил по себе: в подобной ситуации сам он предпринял бы даже невозможное, а для людей такого закала предпринять невозможное — значит добиться успеха.

Министр, командовавший охотниками, боох-офицер, монах-буддист и бирманские моряки из экипажа главного судна не могли понять, чем объясняется самообладание француза, и поначалу это приводило их в замешательство.

Когда же бесстрашный юноша, без стеснения и запросто обращаясь к министру на своем немыслимом английском, стал живописать боевую мощь французского флота, превосходные качества кораблей, количество пушек, надежность машин, отвагу и ловкость моряков, то бирманцам стало не по себе.

О! Если бы не было этого злосчастного выстрела из карабина, оборвавшего жизнь «преемника Будды»! Министр немедленно отпустил бы на свободу маленького чужеземца, чей острый взгляд пронизывал его до костей: при мысли, что он станет виновником войны, с вельможного азиата ручьями лил пот.

Так или иначе, Виктору удалось завоевать уважение бирманцев, ибо даже самые дикие народы ценят отвагу и смелость. Кроме того, поскольку Фрике должен был предстать перед самим монархом, на него смотрели как на важного государственного преступника и относились с должной предупредительностью.

Оружие у парижанина забрали, но при этом рассыпались в любезностях, столь милых сердцу восточного человека, и в цепи не заковали, не связали — просто приглядывали, ни на минуту не выпуская из виду, что в данном случае было совершенно достаточно.

Кормили его обильно, постель была мягкая в превосходном месте на передней палубе — и он не переставал повторять сам себе, что катается как сыр в масле.

«Я сейчас в положении человека, упавшего с седьмого этажа и имеющего время подумать: «Лететь мне нравится, но вот что ждет на земле?» А, будь что будет! Сейчас надо радоваться, а погоревать всегда успею».

Спокойствие и несокрушимая самоуверенность парижанина не были поколеблены, когда он блуждал по тектоновому лесу; он остался невозмутим и теперь, когда перед его глазами возник Мандалай, нынешняя столица так называемой независимой Бирмы.

Он сошел по трапу; всадники из эскорта подвели ему коня, Фрике легко вскочил в седло и дорогу до королевского дворца коротал в обществе все того же министра.

Меж тем слух о возвращении экспедиции, столь торжественно отправившейся за Белым Слоном, подобно молнии распространился по столице.

Повсюду говорили о неудаче, не видя священного животного. Охотников, вернувшихся с пустыми руками, встречали насмешливыми выкриками.

Наконец колонна подошла к воротам, ведущим в королевскую резиденцию; въехав в них, Фрике спешился в большом дворе, где справа располагались небольшая пагода и башенка с колокольней, а слева — какие-то большие плоские здания, похожие на амбары и довольно жалкие на вид.

Караул с саблями наголо окружил его и повел через двор мимо здания, где вершился суд, и мастерской, где чеканилась монета; наконец, француз оказался у небольшой двери в довольно низкой стене.

Министр, рассудив, что пленника такой важности не следует вести в зал суда, предназначенного для преступников, своей волей приказал препроводить его в зал для аудиенций, что было большой честью.

Сказав несколько слов по-бирмански офицеру, командующему караулом, сановник отправился с докладом к императору.

Офицер открыл дверь и пропустил юношу в манхгау — иначе говоря, хрустальный дворец. Дойдя до монументальной лестницы, офицер разулся и попросил Фрике снять сапоги, ссылаясь на требования этикета — никто не смеет появляться перед императором в обуви. Но Фрике отказался наотрез, сказав, что он здесь не гость, а пленник и приведен к императору против воли. Если его величеству не угодно принять посетителя в сапогах, то пусть прикажет отпустить его на все четыре стороны… Он, Фрике, нисколько не будет обижен.

Офицер настаивал, но парижанин не уступал и с насмешливым видом перефразировал героический ответ Леонида[125] в битве при Фермопилах: «Снимайте сами!»

Вот так и случилось, что Виктор Гюйон по прозвищу Фрике оказался, по-видимому, первым европейцем, ступившим под своды роскошного портика в сапогах, обыкновенных охотничьих сапогах, в которых ходят на уток; пройдя через портик, он вошел в огромную залу, обтянутую великолепнейшим шелком, — в глубине, на высоте полутора метров, возвышался под балдахином трон бирманского суверена.

Фрике, не увидев второго сиденья, взял мягкую подушку и, не спрашивая ни у кого разрешения, уселся, по-турецки скрестив ноги, поглядывая по сторонам не столько с тревогой, сколько с любопытством.

Ждать ему пришлось недолго. Не прошло и десяти минут, как зарокотал барабан. Внезапно раздвинулись портьеры, закрывающие огромную дверь, предназначенную для выхода императора, слуги шумно распахнули створки, и в зал двумя рядами вошли солдаты с саблями наголо, в медных касках, красных мундирах и босиком. Они выстроились в два ряда, справа и слева от трона.

За ними выступил сам властитель, следом хлынула многочисленная свита придворных; монарх величественно сел на трон, а одна из его жен поставила перед ним золотую шкатулку с бетелем, золотую плевательницу и чашу с водой.