Вокруг Света - Вокруг Света 2006 №09

В российских условиях время расцвета постимперского синдрома, замешанного на нем радикального национализма вопреки ожиданиям автора этих строк пришлось не на период, непосредственно последовавший за крушением СССР, а на более позднее время. Я и мои коллеги, начинавшие реформы в России, понимали, что переход к рынку, адаптация России к новому положению в мире, существованию новых независимых государств будут проходить непросто. Но мы полагали, что начало экономического роста, повышение реальных доходов населения позволят заменить несбыточные мечты о восстановлении империи прозаичными заботами о собственном благосостоянии. Мы ошибались.

Как показал опыт, во время глубокого экономического кризиса, когда неясно, хватит ли денег, чтобы прокормить семью до следующей зарплаты, выплатят ли ее вообще, не окажешься ли завтра без работы, большинству людей не до имперского величия. Напротив, в то время, когда благосостояние начинает расти, жизнь изменилась, но вновь обрела черты стабильности, можно, придя домой, сесть и посмотреть вместе с семьей советский фильм, в котором наши разведчики лучше их шпионов, мы всегда побеждаем, а жизнь, изображенная на экране, безоблачна, порассуждать о том, как враги развалили великую державу, как мы всем еще покажем, кто главный.

Апелляция к имперским символам величия — сильный инструмент управления политическим процессом. Чем больше официальная российская пропаганда пытается представить Великую Отечественную войну как цепь событий, ведущих к предзаданной и организованной вождем Победе, тем быстрее уходит память о сталинских репрессиях, забывается, что в развертывании войны сам Сталин, санкционировавший пакт Молотова–Риббентропа, сыграл немалую роль. Позитивные оценки И. Сталина выросли с 1998 года к 2003-му с 19 до 53%. На вопрос: «Если бы Сталин был жив и избирался на пост Президента России, вы проголосовали бы за него или нет?» — 26—27% жителей России ответили: «Да, проголосовал бы». Речь идет о человеке, который погубил больше наших соотечественников, чем кто бы то ни было в многовековой и непростой истории России. Думаю, один этот факт достаточен, чтобы понять масштабы угроз, связанных с постимперским синдромом в нашей стране.

Пытаться вновь сделать Россию империей — значит поставить под вопрос ее существование. Риск движения в этом направлении высок.

В Советском Союзе кризис империи развертывался на фоне распада основ тоталитарного политического режима и падения цен на нефть, от которых в начале 1980-х годов зависело состояние бюджета, потребительского рынка, платежного баланса. Правда о причинах и механизмах крушения Советского Союза, на мой взгляд, не сказана. В последнее время доступ к архивным документам, позволяющим пролить свет на развертывание кризиса советской экономики, вновь становится ограниченным. Тем не менее материалы, которые были рассекречены в начале 1990-х годов, позволяют разобраться в том, что с нами на самом деле произошло. Легенда о процветающей, могучей державе, погубленной врагами-инородцами, — миф, опасный для будущего страны.

В российском общественном мнении сегодня доминирует следующая картина мира: 1) двадцать лет назад существовала стабильная, развивающаяся, мощная страна — Советский Союз; 2) странные люди (возможно, агенты иностранных разведок) затеяли в нем политические и экономические реформы; 3) результаты этих реформ оказались катастрофическими; 4) в 1999—2000 годах к власти пришли те, кто озабочен государственными интересами страны; 5) после этого жизнь начала налаживаться. Это миф столь же далекий от истины, как легенда о непобежденной, преданой Германии, популярный среди немецкого общества в конце 1920—1930-х годов. Задача новой книги — показать, что эта картина мира не соответствует действительности. Вера в ее истинность — опасна для страны и мира.

Величие и падение империй

Идея империи — мощного, авторитарного государства, объединяющего многочисленные народы, как и христианская церковь, — часть наследства, которое средневековой Европе досталось от античности.

Многие правители пытались присваивать себе титул императора. Но на протяжении веков, следовавших за крахом Римской империи, лишь Византия воспринималась другими европейскими государствами как наследница римской императорской традиции. Когда Карла Великого короновали в 800 году как императора Священной Римской империи, для него было серьезной проблемой, признают ли его византийские власти.

После взятия Константинополя турками вопрос о том, кто является обладателем имперских прав, снова становится актуальным. В этой связи претензии российских властей на роль Москвы как Третьего Рима, преемницы традиций римской и византийской империй, — в духе времени конца ХV — начала ХVI века. Однако Россия была слишком далека от центра развития, чтобы эти претензии в Европе воспринимались всерьез.

К концу XV века во многом эфемерная Священная Римская империя принимается европейскими дворами как единственное государство, имеющее законное право так именоваться. Однако сама идея империи живет и продолжает оказывать влияние на события в Европе.

Филипп II иногда называет себя императором Индии. В конце ХVI века процветали идеи имперского предназначения Испании, ее священной миссии управлять Европой. Кастильская элита с конца ХV века смотрит на Римскую империю как на модель для подражания, на себя — как на преемников римлян. Они — часть избранных, на которых возложена божественная миссия воссоздания мировой империи. Вне этого контекста трудно понять, зачем испанским королям нужно было тратить столько людских и финансовых ресурсов в войнах ХVI—ХVII веков, пытаясь распространить свое господство в мире.

К XV—XVI векам экономический и военный подъем Европы, ее военное превосходство над окружающими странами становятся очевидными. Начинается экспансия Европы на иные континенты. Важнейший стимул к этому — надежда пополнить запасы драгоценных металлов — ресурса, позволяющего финансировать войны.

Даже апологеты империи признают, что использование административного принуждения покоренных народов в эту эпоху — элемент политики, направленной на индустриальное развитие метрополии. В 1813 году текстильная и шелковая промышленность Индии могла бы с прибылью продавать на британском рынке свои продукты по ценам на 50–60% ниже, чем те же товары, произведенные в Англии. Но таможенные пошлины (70—80% цены) или прямой запрет импорта индийских товаров делали это невозможным. Будь Индия независимой, она в ответ на такие меры ввела бы запретительные пошлины на английские товары. Индия была родиной текстильной промышленности — она существовала там на протяжении 6 тысяч лет. В ней были заняты миллионы людей. За колонизацией последовала утрата работы сотнями тысяч людей, семьи которых занимались ткачеством на протяжении жизни поколений. Такие города, как Дакка и Муширабад — ранее центры текстильной промышленности, — пришли в запустение. С 1814 до 1835 года экспорт британского текстиля в Индию вырос с 1 до 51 млн. ярдов в год. За те же годы индийский экспорт текстиля в Англию сократился примерно в 4 раза. Начало современного экономического роста на рубеже XVIII—XIX веков увеличивает разрыв между Европой и остальным миром (за исключением европейских эмигрантских колоний США, Канады, Австралии и т. д.) в экономической, финансовой и военной мощи. Поражение России, одной из крупнейших и близких к Европе аграрных держав, в Крымской войне продемонстрировало это наглядно.