Уильям Уиллис - Возраст не помеха

Это была дикая гонка сквозь ночь, сопровождавшаяся рискованными маневрами со штурвалом, чтобы удержать плот фордевинд. К восходу солнца стало тише, а через час я спустил грот, чтобы исправить ущерб, нанесенный ночью.

Следующие два дня солнце не показывалось. Когда на третий день оно вышло и я определил свои координаты, выяснилось, что от места, определенного по счислению, меня отделяют почти сорок миль. Впервые я забрался так далеко на юг, но, к сожалению, мне не удалось удержаться на этой широте.

26 августа милях в трех от плота по его левому борту прошло судно. Из-за густой облачности я заметил его, лишь когда оно оказалось за моим траверзом. Я выставил три красных сигнала, но судно — огромная неуклюжая посудина устаревшей конструкции с двигателем на корме — продолжало свой путь, безусловно не замечая меня. Я хотел попросить передать сообщение обо мне на случай, если предыдущий корабль этого не сделал.

Темная длиннокрылая птица, чуть ли не касаясь воды, пронеслась над серой пустыней. На море упали первые тяжелые капли дождя. Плот качался и скрипел, а там, где нос разбивал высокую волну, море было покрыто пеной на целый акр. Бамбуковый настил почти весь был сорван или смыт с палубы, и вода журчала между досками обшивки, иногда доплескиваясь до самой моей головы. Подо мной непрестанно бились, шлепались и ворчали волны.

День был мрачный, но вечер вознаградил меня захватывающим дух зрелищем. На небе словно взорвался огромный бриллиант, осколки его рассыпались в разные стороны и застыли в этом положении. На темной карте неба они образовали тысячи геометрических узоров — крестов, треугольников, квадратов всех размеров. Глядя на это великолепие, нетрудно представить себе любые формы, которые удается увидеть человеческому взору.

Погода стояла сумрачная, почти все время приходилось идти по счислению. Но вот небо очистилось, я смог произвести обсервацию и выяснил, что прямо на моем пути лежит риф Марион.

Обойдя риф Марион с севера, я взял на запад, по направлению к Большому Барьерному рифу, находившемуся приблизительно в ста двадцати милях от меня. Там мне предстояло последнее испытание. Рассматривая риф Марион с мачты и видя, как о него разбиваются волны, я решил, что, попади мой плот в такой прибой, он бы не выдержал. Кое-где волны разбивались с такой силой, что мне, хоть я и находился на расстоянии нескольких миль, показалось, что я слышу грохот волн и ощущаю мощь их ударов.

Спина моя все еще находилась в плачевном состоянии, и я продолжал прихрамывать, хотя опухоль спала.

На имевшейся у меня карте № 825 Гидрографического управления США южная часть Тихого океана была показана только до 147° восточной долготы, а побережье Австралии — лишь до 19° южной широты, следовательно, Большой барьер мне предстояло пересекать вслепую. Я подготовился к наступлению на него: рядом с дверью повесил на гвоздь бинокль — оттуда мне ничего не стоило его достать, проверил все снасти, добавил, где надо, канатов и усилил крепления. Бухты каната лежали у меня под рукой на палубе, я в любой миг мог схватить их, если какая-нибудь снасть не выдержит. Самодельный якорь находился тут же, при первой необходимости я мог немедленно им воспользоваться. Я приспособил для этой цели старый ящик из-под снарядов, мне его перед выходом из Кальяо подарил старый командир. Я привязал его к бочкам с водой и держал в нем тиски, болты, зажимы, цепи, хомутики... Пока я лежал парализованный, мой настоящий якорь смыло, и я решил заменить его ящиком. Для этого я наполнил его сломанными цепями и другим железным хламом и привязал к бочкам, чтобы не смыла волна.

Я вышел за пределы моей карты и плыл теперь наугад, но знал, что приближаюсь к Большому Барьерному рифу. С утра я держал курс на запад, после обеда повернул на северо-запад. В шесть стемнело, и я спустил грот — пусть ночью плот идет медленнее. Утром я надеялся увидеть риф. Еще засветло я взобрался на мачту и осмотрел горизонт с таким же чувством, какое, должно быть, испытывали первые исследователи этих незнакомых и опасных вод. Приближаясь к чужому берегу, они, чтобы найти правильный путь, измеряли глубину моря лотом с носа корабля или с посылаемых вперед лодок.

От направления течений, от того, когда я войду в соприкосновение с рифом, зависело, смогу я его пройти или нет. Но можно ли его вообще пройти? Я не знал ничего, кроме того, что иду к коралловой стене, простирающейся почти на тысячу триста миль вдоль побережья Австралии, непроходимой, по всем сведениям, хотя, разумеется, проходы через нее наверняка существуют.

Впереди буруны! Так я увидел Барьерный риф. Взобравшись высоко на мачту, я разглядел на горизонте белую, не очень длинную линию. По сторонам от нее я не заметил ничего. А что сзади? Может быть, это изолированный риф или выступ, отделившийся от стены? Может быть, это западня, которая захлопнется за мной, если я пойду дальше? Я шел прямо на белую линию. Солнце садилось, и, не решаясь приблизиться к ней в темноте, я слез с мачты, спустил грот и перешел на другой галс: лучше приблизиться к бурунам утром, когда я буду видеть, куда иду.

Утром я не заметил ни малейших признаков рифа и, подняв грот, снова взял курс на запад. Дул ровный ветер, и я надеялся подойти к рифу около полудня, хотя не знал, в каком направлении он находится и куда меня отнесло за ночь. Если плот сядет на риф, я свяжу каяк и каноэ так, чтобы получился катамаран, в одну лодку сложу все ценные инструменты и вещи, в другую сяду сам, постараюсь перебраться через рифы во Внутренний канал и таким образом в конечном итоге достигну Австралии.

Весь день я шел на запад, но риф не показывался. Вечером я спустил грот и взял курс на северо-запад. На следующий день после обеда я заметил с мачты несколько линий бурунов, выбрал, как мне казалось, наиболее удобный проход между ними и пошел к нему. Взобравшись чуть позже на мачту, я увидел, что со всех сторон окружен рифами. Я попал в ловушку.

Час спустя я приблизился к одному из них. Приглушенно грохотали буруны, разбивавшиеся о плот под различными углами. Глядя сквозь спицы штурвала, я выбрал подходящее место. Плот беспрекословно слушался рулей.

Солнце сияло над голубым морем и отражалось в белых стенах падающей воды. Передо мной вздымались грохочущие водопады. Я взглянул за борт, двигаясь вдоль края рифа, и увидел его покрытую ракушками и водорослями поверхность грязно-зеленого и желто-черного цвета. Море теперь не грохотало, а напевало какую-то колыбельную — ветра почти не было. Очевидно, начался отлив. Я плыл над верхушками кораллов, по каналу, имевшему в ширину ярдов пятьдесят. Грот еще стоял на своем месте — он давал мне возможность выруливать, куда я хотел, но шверты я поднял до отказа. Так я шел с четверть мили, пока не коснулся дном рифа, но плот освободился, я прошел ярдов двадцать и снова сел на риф, плот второй раз вырвался из плена, прошел еще тридцать ярдов и сел на риф всерьез и надолго. Я спустил грот, закрепил его и поднялся на мачту, чтобы оглядеться. Был отлив, риф обнажался. Я находился недалеко от его внешнего края, где еще била высокая волна. На внутренней части, в которую я вошел по узкому каналу, уже выступили большие пятна кораллов, но большая его часть скрывалась под водой. Риф имел, по-видимому, неправильную форму и тянулся на много миль. Определить свое местонахождение точно я не мог, но готов был биться об заклад, что мне надо держать курс на запад.