Лариса Васильева - Альбион и тайна времени

В день ее казни многие горожане Лейстера, откуда она была родом, в знак протеста против убийства пришли в пышный парк с топорами и вырубили почти весь. Странная месть. Бессмысленность и безнадежное отчаяние в ней.

Я стою на самом высоком холме Брэдгейт-парка. Внизу пни и папоротники, редкие деревья. Раннее утро. Легкий туман застилает даль, и смутно сквозь него виден вдали город, как именуют его справочники: «бывшее римское поселение Коританорум с полуразрушенной стеной времен римлян посреди городской площади. Крупнейший сельскохозяйственный центр средней Англии».

Город Лейстер и король Лир Шекспира — что может быть общего между ними? Оказывается, есть прямая связь. Во времена кельтов по всему острову были разбросаны храмы кельтских богов. Бога Моря, Тьмы и Смерти кельты звали — Лиир. Место, на котором стоит сегодня Лейстер, было главным капищем бога Лиира. Шекспировский же король назван этим именем чисто символически, ибо стоял перед проблемой Тьмы и Смерти.

Застилает туман очертания Лейстера, ничем внешне не примечательного, ординарного среднеанглийского города.

Если бы тумана не было и возможно было видеть далеко, — говорят жители Лейстера, с некоторой гордостью, — то с этого самого высокого холма Брэдгейт-парка можно было бы увидеть очертания Уральских гор.

Нет, нет, не смейтесь, они правы: между этой точкой и Уралом, если провести кратчайшую прямую линию, лежит равнина. И ни одной горы, кроме высотных зданий, способной заслонить холм Брэдгейта от Уральского хребта.

Вековые вязы Шервудского леса. Солнце просеивает сквозь туман золотую пыльцу своих лучей. Чувствительное сердце замирает в этих местах от наслаждения открыточными видами Шервуда. И как только мог этот бесстрашный мужественный Робин скрываться в Шервудском лесу, да он ведь насквозь просматривается!

Ан, нет, мог. Пускай просматривается. Робин Гуд — парень ловкий, то за ствол дерева спрячется, то за бугорком укроется, а когда бежит по лесу, наполненному туманом, как стакан молоком, никто его не поймает, и уж тем более этот дурак, шериф Ноттингема.

— Да ничего подобного, откуда взялся Шервудский лес? — шелестят дубы Брансдейлского леса. — Бегал он по Шервуду, конечно, бегал, но любил он меня. Конечно, я бедный, не так сохранился, как этот привилегированный Шервуд, вырубили меня безжалостно и лесом труб опоясали, но жив я еще, жив, быть может, для того, чтобы восстановить справедливость: сыном брансдейлского лесника был великий Робин!

— Не знаем, по каким лесам бродил Робин, но родился он здесь, — перешептываются камни йоркширского городка Вейкфилда.

— Неправда! — злится тихая деревенька Локсли, вблизи Шеффилда. — По моим улицам он бегал ребенком.

А есть еще одно место на земле Йоркшира у самого моря, которое почему-то не участвует в спорах, но единственное — носит имя легендарного героя: залив Робин Гуда.

Рыбацкая деревенька над заливом называется тоже Заливом Робин Гуда. Узкие ее средневековые хижины так тесно прижаты друг к другу, что двое не могут разминуться на улице деревеньки. Издавна здесь жили рыбаки. Живучи теперь. В холодные и ветреные дни идет дым из труб, люди ведут почти ту же первобытную жизнь, какая была у них во времена Робина. Это какая-то необычайная резервация, окруженная современными поселками-курортами восточного побережья острова. Туристы совершенно замучили жителей: каждому хочется пройти по улочке, на которой нельзя разминуться. А при чем же здесь Робин Гуд?

А туризм? Какой турист не захочет свернуть в сторону поселка с таким названием?

И работает имя на новые времена, совсем уж вопреки принципам того, кому оно принадлежало, принадлежит и будет принадлежать, пока жив народ Англии.

Это Йоркшир — один из самых плодородных углов главного острова Британии.

— Ах ты, йоркширская свинья! — помню, говаривала мне в детстве тетя Таня Егорова, мамина подруга, жившая в нашей семье в годы войны, сердясь на мой неуемный аппетит, с которым трудно было сладить в голодное время.

— Ах ты, порося йоркширская! — сердилась она на меня, увидев беспорядок в комнате. Потом как будто забыла я это прозвище. А вынырнуло оно, когда сына своего я воспитывать принялась.

— Поросенок ты йоркширский! — само собой естественно выскочило у меня впервые, когда я рассердилась на него.

И вот сижу в автомобиле с этим самым «йоркширским поросенком» рядом, и не кто иной, как он, требует показать ему знаменитых свиней Йоркшира, своих, как он говорит, родственников. А свиней-то и не видно. Овец много на невысоких холмах и плоскогорьях, часто можно видеть стреноженных лошадей, а то стадо коров преимущественно бело-черной окраски. Свиней не видно.

— О да, конечно, свиноводство развито у нас, — сказал мне еще в Лондоне Антони, йоркширец по рождению, — это понятно, у нас края сельскохозяйственные, но каких-то особых свиней, по-моему, нет. Никогда не слышал о них.

Только что отъехали мы от Витби, рыбацкого городка на северо-восточном побережье Англии. Запечатлелись в памяти руины аббатства Витби — три огромных каменных, связанных воедино арки алтаря, на утесе над морем. И вот уже совсем другой пейзаж — уходящая ввысь дорога между зеленых голых холмов. Даже странно видеть на этом густонаселенном куске земли такую зеленую пустыню. Но вот поворот — и все меняется. Я, вообще, заметила, что очень крутые повороты дорог всегда знаменуют собой перемену пейзажа. Поворот — и впереди темно-красные холмы. Это знаменитые «йоркширмуурс». Вересковые горы.

Все выше поднимаемся. Дорога петляет. Горы безлесы, время года осеннее, вереск гол, но он повсюду, и его темные ветви рисуют причудливые узоры на красновато-бурой земле. Пусто. Ощущение марсианского пейзажа. Оглядываюсь — позади исчезла зеленая пустыня, пропало аббатство Витби, есть только этот ни на что не похожий йоркширский Марс. И — ах! Впереди, далеко, завершая впечатление, показываются на некотором отдалении друг от друга три гигантских шара, сверкающих алюминием даже в бессолнечный день.

— Антиракетная станция. Радары, — отрывисто бросает мой сын.

Минут пятнадцать продолжается путешествие по Марсу. Но вот шары позади, и дорога чуть заметно наклоняется.

Внизу зеленеют поля, видны строения. Там — долина Пикеринга, живописнейшее место Йоркшира.

А здесь вереск потрескивает от сильных порывов ветра.

И здесь, в границах марсианского пейзажа, где не встретили мы ни одного живого существа, на повороте является нам серокаменный дом, сложенный грубо, по-горному. В окнах дома цветы. У входа скамья. Над дверью большой щит, типичный щит паба.