Джеймс Купер - Вайандоте, или Хижина на холме

— Еще бы, мы его очень любим! Говорят, в Бостоне он заменил портвейн и херес. Я не знаток в нем, но очень люблю его пить. Фаррель, — обратился Роберт к своему денщику, — принеси ту корзину, которая стоит на моем туалете.

— Правда, Боб, — сказала, улыбаясь, мать, — ты ничего не сказал еще нам о ней.

— Я извиняю себя тем, что все время заботился о вашей безопасности. А теперь от всей души благодарю за подарке всех вас; только Мод поленилась и не захотела ничего сделать мне на память.

— Это невозможно! — вскричал капитан. — Поверь мне, Боб, никто так не интересуется всегда тобою, как она.

Мод ничего не сказала. В эту минуту вернулся Фаррель и поставил корзинку возле Роберта. Он вынул все вещи, но ни на одной из них не было имени Мод.

— Действительно, это странно, — совершенно серьезно заметил капитан. — Боб, не обидел ли ты чем-нибудь мою маленькую девочку?

— Уверяю тебя, что с умыслом я никогда не обижал ее; если же это произошло как-нибудь незаметно для меня самого, то прошу теперь прощения у Мод.

— Тебе не в чем извиняться! — живо воскликнула Мод.

— Так почему же ты забыла о нем, моя крошка, тогда как мать и Белла сделали ему столько подарков?

— Обязательные подарки, дорогой папа, совсем не подарки, и я не люблю их делать.

Находя, что лучше прекратить этот разговор, Роберт уложил обратно все вещи. Мод готова была расплакаться. По счастью, завязался разговор, и никто не заметил волнения девушки.

— Ты мне говорил, что у вас в полку новый командир, но не назвал его фамилию, вероятно, это мой старый товарищ Том Велингфорд; в прошлом году он писал мне, что надеется получить этот полк.

— Генерал Велингфорд получил один кавалерийский полк, а к нам назначили генерала Мередита.

Когда было произнесено имя генерала Мередита, никто, кроме Мод, не обратил на это внимания.

Мод оно напомнило о ее родителях, и ей захотелось расспросить брата об этом генерале, приходившемся ей дедушкой, но деликатность не позволила ей сделать это при Вилугби, заменивших ей родителей, и она отложила свои расспросы до более удобного случая. Роберту же это имя напоминало всегда о его милой названной сестре.

В это время Ник подошел к столу и с удивлением поглядывал на укрепления.

— Видишь, Ник, на старости лет я опять делаюсь солдатом. Как ты находишь наши работы?

— К чему они, капитан?

— Защищать нас, если краснокожим вздумается придти за нашими скальпами.

— Зачем скальпировать? Томагавк зарыт глубоко, его выроют не раньше десяти, двух, шести лет.

— Да, да, но когда представляется к тому случай, то красные джентльмены быстро вырывают его. Я думаю, ты знаешь, что в колониях волнение…

— Говорили вокруг Ника, — отвечал уклончиво индеец. — Ник не читает, не слушает, мало разговаривает, разговаривает только с ирландцем, но и то не понимает.

— Ник не очень красноречив, я это знаю, — сказал капитан, смеясь, — но он честный человек и всегда готов услужить.

— Плохой стрелок: целится в одно, попадает в другое. Капитан, дайте Нику четверть доллара!

— Ты мне отдашь его потом?

— Конечно! Ник честный человек, он держит свое слово.

— Я не думал, что ты такой исправный.

— Вождь тускароров всегда честный человек: что говорит, то и делает.

— Хорошо, старый дружище, я не откажусь получить долг назад, по крайней мере, я буду знать, что и в будущем могу служить тебе.

— Одолжи Нику доллар, завтра он отдаст.

Капитан не согласился дать ему больше четверти доллара, и Ник, оставшийся очень недовольным, сейчас же отошел к укреплениям.

— Вот, старый товарищ, — сказал майор, — я удивляюсь, что вы позволяете ему жить в «хижине». Теперь, когда началась война, его лучше удалить.

— Это легче сказать, чем сделать. Но ведь ты привел его сюда.

— Я привел его потому, что он узнал меня, и было более благоразумным стать с ним в дружеские отношения. К тому же мне нужен был проводник, а никто лучше его не знает лесных тропинок. Но его все-таки надо остерегаться.

— Он все такой же, как был раньше. Если быть с ним осторожным, то он не опасен; к тому же он боится меня. Главная вина его в том, что он пьет ром здесь с Джеми и Миком, но я устранил и это, запретив мельнику продавать им его.

— Мне кажется, что вы оба несправедливы к Нику, — заметила мистрис Вилугби, — у него есть и очень хорошие качества. Помните, Гуг, когда Роберт был болен и доктора прописали ему некоторые травы, то Ник, вспомнив, что видел их за пятьдесят миль, пошел за ними, хотя мы даже и не просили его об этом.

— Это верно, но ведь у каждого есть и хорошие и дурные качества. Но вот он идет, не нужно, чтобы он знал, что речь шла о нем.

Ник, осмотрев новые укрепления, подошел к столу и, приняв важный вид, обратился к капитану:

— Ник — старый начальник; он часто присутствовал на военных советах, как и капитан, много знает; хочет знать новую войну.

— Это, Ник, семейная война; французы в ней не принимают участия.

— Как, англичане против англичан?

— А разве тускарора не поднимает никогда томагавка против тускароры?

— Тускарора убивает тускарору; но воин никогда не скальпирует женщин и детей своего племени.

— Надо признаться, Ник, ты очень логично рассуждаешь; ворон ворону глаз не выклюет, говорит пословица, и все-таки великий отец Англии поднял оружие против своих детей — американцев.

— Кто идет торной тропинкой, кто каменистой? Вы опять наденете мундир и пойдете за барабаном, как прежде?

— Нет, старый товарищ, в шестьдесят лет любят больше мир, чем войну, и я предпочитаю остаться дома.

— Зачем капитан строил укрепления?

— Потому что я намерен остаться здесь. Палисад остановит нападающих на нас.

— Но у вас нет ворот, — проворчал Ник. — Англичане, американцы, краснокожие, французы — все могут войти. Где есть женщины, там ворота должны быть заперты.

— Я уверена, Ник, что ты наш друг! — вскричала мистрис Вилугби. — Я помню, как ты принес траву для сына.

— Это верно, — ответил с достоинством Ник. — Ребенок почти умирал сегодня, а завтра играл и бегал. Ник его вылечил своими травами.

— Да, ты был доктором. А помнишь, когда у тебя была оспа?

Индеец так быстро обернулся к мистрис Вилугби, что та вздрогнула.

— Кто заразил Ника? Кто вылечил его? Вы помните?

— Я привила тебе оспу, Ник; и если бы я этого не сделала, то ты умер бы, как умирали у нас солдаты, у которых она не была привита.

Взволнованный, с глубокой благодарностью в глазах, индеец быстро схватил руку мистрис Вилугби и, откинув одеяло с плеча, прикоснулся ею до оспин.