Поль Феваль - Юность Лагардера

Все давно ожидали этой минуты.

В раззолоченных гостиных, в прихожих, в коридорах толпились люди.

Первыми к умирающему рука об руку вошли Карл-Фердинанд IV и прекрасная даже в своем горе Винчента.

За ними на предписанном этикетом расстоянии следовали приближенные обоих герцогов, придворные дамы покойной герцогини Гвасталльской и Винченты и прежние фрейлины Дории. Затем настал черед младших офицеров, городского подесты[13], судей, нотариусов и именитых горожан.

Отдельно шествовали священнослужители.

Наконец позволили войти простолюдинам. Многим из них не хватило места в комнате, и они опускались на колени на лестницах и в коридорах — и даже на площади перед палаццо истово молилась толпа горожан. Печальный звон доносился с Гвасталльских колоколен…

Герцог сидел на ложе под балдахином, украшенным белыми перьями; оно находилось на возвышении, покрытом темно-красным бархатом. Спокойный ясный взор государя был устремлен на собравшихся.

Винчента подошла к отцу, преклонила колени и прижалась лбом к его руке. Рядом стоял ее супруг. Этот отъявленный притворщик прекрасно изображал приличествующую минуте скорбь, но мысли его были далеко — там, где находился сейчас юный негодяй де Пейроль.

Никто в опочивальне даже не заметил отсутствия Антуана; все, затаив дыхание, ждали последних слов умирающего герцога.

Наконец государь заговорил:

— Верноподданные мои, я всегда вас любил и уношу эту любовь с собой. Тот, кто наследует мой титул, тоже будет любить вас… Мой выбор верен… Я знаю: это человек отважный и благородный… Итак, вы не останетесь без отца и покровителя… — Он замолчал, с трудом переводя дыхание.

Сердце Карла-Фердинанда бешено колотилось; он вытянул шею и впился глазами в тестя, ожидая, что тот назовет сейчас имя нового властителя Гвасталлы. Однако смерть, завладев своей жертвой, уже облачала ее в ледяные доспехи. Герцог из последних сил попытался еще что-то добавить — но смог лишь еле слышно прохрипеть:

— Жена… жена скажет!

И голова его упала на подушку. Все было кончено.

Церемониймейстер сделал шаг к усопшему, но Винчента безмолвно остановила его, закрыла отцу глаза и запечатлела на его челе прощальный поцелуй.

Из уст в уста передавалась горестная весть, и у всех она вызывала искренние слезы. При этом толковали и о последних словах государя: «Жена скажет!»

Что бы это значило? — гадали люди. Каким образом покойная герцогиня может сообщить волю того, с кем она ныне встретилась в царстве теней?

Однако недолго эта загадка занимала умы горожан. Вскоре всех облетела иная, поразительная и тревожная новость:

— Городские ворота заперты… Никого не впускают и не выпускают…

Разнесся и совсем уж невероятный слух:

— Неподалеку от городских стен стоят лагерем уланы!

Слух этот, однако, подтвердился. Едва герцог испустил дух, во дворце невесть откуда появились солдаты с пиками и мушкетами, которые заняли кордегардию[14], оружейную и даже приемные.

Герцог Мантуанский — невозмутимый, разве что чуть побледневший — по-прежнему стоял рядом с рыдающей Винчентой на месте, подобающем родственнику.

А Антуан де Пейроль действовал.

В богатой одежде и хорошо вооруженный, он разъезжал повсюду с четверкой все тех же своих телохранителей и отдавал приказы заполонившему город войску. Никто не ведет себя наглее вчерашнего нищего! Антуан не считал нужным отвечать ни на какие вопросы. Он расставлял своих людей, не удостаивая взглядом ни простых горожан, ни даже дворян, пытавшихся у него хоть что-то выведать.

Но вот, гарцуя во дворе герцогского палаццо и любуясь шестью только что доставленными пушками, Антуан заметил направлявшегося к нему городского подесту второе после герцога лицо в стране, которому впредь до воцарения нового государя принадлежала по закону вся власть в Гвасталле.

— Послушайте, — сказал он, подойдя ближе, — кажется, вы командуете этими воинами?

Антуан снизошел до ответа:

— Да, они подчиняются мне.

— Чьим же именем вы отдаете приказы?

— Именем императора Священной Римской Империи. Герцогство занято войсками Его величества!

Подеста сжал кулаки и подумал: «Знал бы заранее — созвал бы городское ополчение!» И плюнул с досады.

Вечером благочестивая Винчента, весь день не отходившая от тела отца, отослала с гонцом письмо к сестре в Аржелес.

Карл-Фердинанд давно уже ушел к себе и теперь ужинал вместе с Пейролем.

Они обсуждали последние события и радовались своей удаче.

— Не прав ли я был, государь, — говорил Антуан, — когда советовал вашей светлости действовать решительно? В городе никто даже не пикнул, так что Гвасталльское наследство ваше!

Карл-Фердинанд, однако, был не вполне доволен:

— Признаться, мне не дает покоя завещание покойного тестя. Если обнаружится, что наследником объявлен не я, то разве поможет мне весь этот тайный заговор?

Но Пейролю все виделось в розовом свете:

— Не волнуйтесь, государь, для начала нынче же ночью надежные люди под моим присмотром отвезут в Мантую несколько сундуков с сокровищами покойника — царство ему небесное! Разве плохо будет получить целую кучу золота и драгоценных камней?

Гонзага согласился:

— Ты прав, добыча недурна, и я от нее не откажусь — да и тебя не забуду. Ты тоже получишь свою долю слитков, звонких монет и драгоценностей… Но что, если меня выгонят из Гвасталлы?

— Кто? Разве вы не договорились обо всем с его императорским величеством?

— Ты забыл о другом Величестве — версальском. Будь этот треклятый Лагардер провозглашен законным наследником, за паршивого гасконского дворянчика — черти бы его разорвали! — вступится сам король Людовик!

Пейроль налил себе вина, залпом осушил кубок и ухмыльнулся:

— Ну, а если, допустим, род Лагардеров угаснет? Останется ли тогда какое-либо препятствие, отделяющее вашу светлость от короны Гвасталльского герцога?

— Ни единого. Прав Винченты никто оспаривать не сможет.

— Раз так, — подытожил Пейроль-младший, — я, право, не понимаю: разве в Гаскони мускатные гроздья зреют хуже, нежели здесь, в Гвасталле?

На другой день Гвасталльский подеста явился в собор Санта-Кроче. Предстояла церемония вскрытия фамильного склепа герцогов Гвасталлы: покойный государь должен был занять место подле своей супруги.

Гробницу украшало великолепное беломраморное изваяние лежащей женщины, изображающее герцогиню на смертном ложе. Рядом было оставлено место для изваяния герцога: предусмотрительный скульптор даже заранее вырезал в камне высокое изголовье.