Софья Радзиевская - Рам и Гау

Однако долго смеяться было некогда, разве еда не важнее веселья?

Лев и антилопа быстро превратились в груду мяса и костей. Дымящиеся куски валялись на траве — хватай, кто хочет. Женщины не ждали, когда мужчины наедятся, на обильном пире нет места скупости. Маленькая Си приняла великолепный кусок из рук любезного Руя, и женщины не удивлялись.

На счастье, лев, очевидно, был старым одиночкой, и потому за кустами не ждала своей доли супруга-львица.

Отяжелевшие от обжорства, люди лениво забирались ночевать на деревья. Мясо, оставшееся на земле, ночью доедят шакалы и гиены. Но никто не додумался спрятать его на деревьях для утренней трапезы.

Гау веселился, ел мясо и лакомился мозгом вместе со всеми. Но когда сумрак начал спускаться на землю, он вдруг вскочил и, быстро шагая, взобрался на небольшой соседний холмик. Оттуда яснее видна была далёкая струйка дыма.

Он стоял и смотрел, пока кто-то осторожно тронул его за локоть. Гау проворно отскочил и взмахнул палицей, чтобы встретить опасность лицом к лицу, но тут же удивлённо опустил палицу: около него стояла маленькая сухая фигурка. Мук!

Старик поднял руку и показал на далёкую струйку.

— Огонь, — сказал он тихо. Умные старые глаза дружелюбно взглянули в лицо Гау.

— Огонь! — повторил Гау и вздохнул с непонятным ему самому облегчением. Если бы он мог рассуждать, он понял бы: стало легко оттого, что нашёлся человек, который ему сочувствует.

Они ещё постояли, глядя, как исчезает в сумерках далёкая струйка, и спустились с холма, настороженно осматриваясь и прислушиваясь: не годилось людям бродить по земле с наступлением ночи. Они поторопились дойти до деревьев, на которых уже устраивались на ночь люди орды. А люди были очень сыты, и потому их ничто не смущало и не тревожило.

На приветливой равнине не было скал, чтобы загонять на них робких оленей и антилоп, а потом подбирать под обрывом ещё трепещущее уходящей жизнью мясо. Но животных было много, и вовсе не пугливых, поэтому охота всегда была удачна. Люди орды каждый день наедались мясом досыта и становились всё ленивее и беспечнее. Так же ленивы и беспечны, вероятно, были львы, бродившие по равнине. А может быть, странные двуногие существа, с палками и камнями, казались им не такой желанной добычей, как нежные жирные антилопы. И потому львы на них не обращали внимания. Правда, как-то случилось: ленивый Дук до того объелся после удачной охоты, что вечером не захотел лезть на дерево, а завалился спать в кусты. Разумеется, ночью его кто-то съел, да так, что и шума борьбы вовсе не было. Маленькая лужица крови и след, словно по земле протащили тяжёлое… Всё, что от него осталось.

Ящериц и прочую мелочь теперь ловили только женщины для забавы маленьких детей, которых становилось всё больше. Маа тоже носила на руках коричневого малыша и оттого стала совсем равнодушна к Раму. Но ему заботы уже не требовалось: под коричневой кожей на плечах и руках его всё явственнее обозначались выпуклые мышцы. Мук всё чаще острил и подправлял рубила, затупленные сильными ударами мальчика.

Вак тоже вырос. Он теперь не выпрашивал у матери вкусных кусочков, попросту отнимал у неё, что ему нравилось. И никто не думал вступиться — каждый сам за себя. Однажды старый Мук присел у кустика с куском нежной оленьей печени в руках — как раз пища по старым зубам. Он тихо ворчал от удовольствия и возился, устраиваясь поудобнее. Вдруг чья-то ловкая рука мелькнула перед глазами, и лакомый кусок точно сам выскользнул из его пальцев. Ухмыляющаяся физиономия наклонилась над ним. Вак! Острые зубы мальчишки жадно вцепились в нежную печёнку. Поддразнивая старика, он намеревался сейчас вкусно покушать. Но тут же два громких крика слились в один: жалобно вскрикнул огорчённый старик и ещё жалобнее завопил нахальный Вак. Ловкий удар дубинки вышиб у него из руки соблазнительное лакомство. Следующий удар пришёлся бы по его голове, но дожидаться этого Вак не стал. Продолжая вопить, он пустился со всех ног наутёк, поближе к дереву, под которым дремала его мать — Дана.

Рам молча поднял печёнку и протянул её Муку. Тот принял её с ласковым бормотаньем. Дотронувшись до сетки, висевшей на боку мальчика, старик вытащил из неё блестящее зеленое рубило. Зоркие глаза его заметили на лезвии маленькую выбоинку, требующую починки. Схватка с Ваком тотчас была забыта. Учитель и ученик удобно устроились между извилистыми корнями огромного дерева. Мук осторожными ударами правил твёрдое лезвие. Маленькие глаза Рама блестели под нависшими бровями, он то и дело возбуждённо вскрикивал и взмахивал руками, повторяя движения старого мастера. Остальные люди орды разбрелись кто куда, отдыхали в тени деревьев, с удивлением оборачивались на радостные крики Рама. Чего тут беспокоиться — смотреть, да ещё самому колотить по камню? Проще подождать: Мук сделает новое рубило и отдаст его любому, кто попросит.

Длинные переходы теперь бывали редко, разленившаяся орда двигалась не спеша. После каждой охоты — многочасовой пир, а затем—такой же отдых. Торопиться некуда: пусть Гау бежит, догоняет никому не нужный огонь, а им и так не плохо. Люди орды веселились и толстели, Гау злился и худел. Когда, наконец, ему удавалось заставить их двинуться в путь, он становился впереди и шёл мрачный, не сводя жадных глаз с тонкой струйки дыма там, у самого горизонта.

Урр теперь редко подходил к нему. Великану тоже до смерти надоело поднимать людей в поход, подгонять отставших. Чаще всего рядом с вождём семенил старый Мук. Ему было понятно томление Гау. Он сам стосковался по весёлому огню. Огонь грел бы его старые кости прохладной ночью, а они уже давали себя чувствовать. Мук давно уже был старше всех людей орды. И теперь, в походе, случалось, старые ноги начинали нестерпимо болеть. Тогда Мук тихо окликал Рама. Тот сейчас же подходил и подставлял коричневое мохнатое плечо — надёжную опору старика. Люди орды удивлялись, пересмеивались, Рам не обращал на них внимания.

Зато на привале, когда все отдыхали, Мук, едва опустившись на землю, вынимал из сетки мальчика кусок камня и начинал его старательно затачивать. Рам сейчас же оказывался тут же. Его привлекала не только обработка самого рубила: в сумерки каждый удар рождал целый рой ярких искорок. Точно живые, они взлетали, опускались в траву и… исчезали. Затаив дыхание, мальчик и старик следили за их полётом. Только они двое вспоминали в эту минуту, как когда-то в их первой пещере горел огонь, настоящий весёлый огонь. Рам тоже брал кусок камня и, обхватив его подошвами ног, как это делал Мук, начинал ожесточённо колотить по нему другим камнем. Но трава, на которую опускались искорки, видно, была недостаточно суха, и золотые глазки огня гасли, не разгораясь, а неумелые руки Рама покрывались ссадинами и синяками.