Дмитрий Белый - Басаврюк ХХ

— Ничего, казак, давай…

…Потом Кожух взыскал легкие трупы на скамью к столу, и из лимана, который недаром называли Сладким, набрал в котелок воды. Когда вода закипела, он бросил туда семь твердых кусков хлеба. Последний раз он ужинал со своими собратьями. Кожух доил горячую уху и еще раз осмотрел мертвых повстанцев, которые гордо, с оружием, сидели край стола. Каганец моргал последними отблесками пламя. Лица мертвецов были торжественные и умиротворенные.

— Спасибо вам, товарищи! — прозвучало в тишине. Выходя, он оглянулся назад, фитиль дотлевал. Очертания растворялись в темноте.

Когда Тулуп вышел из землянки, над плавнями стелился утренний туман. Он старательно заложил камышом вход и сверху, в едва заметный холм, вонзил шашку Коляды. Пройдет зима, и уже весной, во осокой, исчезнут следы повстанческого хранилища, и только ржавая казацкая шашка останется единственным памятником в последнее непокоренным.

Весь день Кожух проспал, завернувшись в бурку. Тело было переполнено давно забытым ощущением теплой сытости. Он пытался сохранить это тепло и покой, и поэтому сновидения не трогали его.

Проснулся Кожух, когда уже смеркалось. Быстро перезарядил свой «Маузер», повесил на пояс гранату, привычно проверил, как легко выходит из ножен кинжал, закинул за спину короткий кавалерийский карабин. Последние лучи солнца мягко падали на воду, когда Кожух оттолкнулся от берега и направил каюк в зеленый лабиринт плавней…

Спрятался в камышах, сквозь сумерки Кожух внимательно разглядел берег. Часовые, приободренные, что придирчивый начальник не приехал, лениво скитались по берегу. Дождавшись полной темноты, Кожух разделся, завернул одежду и оружие в черкеску, и, держа сверток над головой, бесшумно поплыл к берегу. Прибрежный камыш красные давно уже вырубили, но он приметил небольшую балку, доплыв до которой смог бы оказаться вне сектором обзора стражей.

Теплая вода приятно освежила тело. Кожух плыл легко, загребая одной рукой по-пластунски. Ему повезло, — дождевые облака закрыли луну, и он смог доплыть незамеченным. Осторожно пробрался по балке дальше от стражей и оделся. Вместо кубанки вокруг головы завязал черный башлык, оставив открытыми только глаза, высоко закатал рукава черкески, а полы по-чеченские заправил за пояс. Вытащил «Маузер» из футляра, дослав пулю в патронника и сунул пистолет за пазуху. Держа в руках карабин, Кожух, согнувшись, бесшумно побежал к крайних домов станицы.

2

Все было, словно как всегда, — густые сады, среди которых виднелись камышовые крыши куреней, ароматные благовония отцветших садов, дружный хор цикад, пряное тепло неповторимой кубанской ночи. Но Кожуха сразу охватило острое ощущение ничего жуткого. Он остановился, прислонясь к высокого плетня, и почувствовал, как холодный пот стекает по его лицу. Он понял причину этого, — станица молчала. Не пели возле дворов старые казаки, вспоминая дедовские песни, не заливалась под скрипучие гармоники со свистом и гиканьем молодежь, похваляясь вояцкими тембрами перед девушками, а те, в свою очередь, не подсмеивались над кавалерами своими язвительными перепевами. Не было слышно ржание лошадей, лай собак, привычного шуршание обязательной живности в хозяйственных дворах.

Кожух быстро пошел дальше, где за несколько дворов стояла хата Баглаев, большой и искренней семьи, хороших хозяев и неутомимых певцов. Последний раз, еще зимой, десятилетний Омелько Баглай привлек к повстанцев мешочек с «бурсаками», табаком и четверть самогона. Теперь Кожух хотел расспросить у старого Петра Баглая о событиях в станице. Ворота в Баглаев были почему открыты, Кожух тихо загнал патрон в патронника и, держа карабин наготове, проскочил до большого двора. На дворе было тихо, большой шалаш Баглаев белел в темноте. Кожух осторожно пошел, прячась за стеной пустой конюшне, к нему. Вдруг он увидел темную фигуру, которая стояла на коленях, приложившись к высокой яблони посредине двора. «Засада», — промелькнуло в голове у Кожуха. Но, присмотревшись внимательно, он усомнился в этом. Человек был одет в белую рубашку, явно непригодная для маскировки и стояла лицом к дому. Кожух осмелился подойти к человеку, на всякий случай выхватив кинжал. Его рука схватила человека за плечо и повернул к себе. Кожух уронив кинжал и отшатнулся. Перед ним лежал скелет, обтянутый кожей. На Кожуха смотрели выпученные глаза, на голове торчали редкие пряди белых волос. Распахнутый рот был забит зелеными листьями с яблони. Он узнал мертвеца по длинных темных усах. Это был его сверстник, некогда крепкий и доброжелательный, веселый батареец Тарас Баглай. Кожух встал на ватных ногах и, сам не зная для чего, зашел в дом. Там сразу вместо свежей прохлады саманного куреня в нос ему ударил неприятный сладковатый запах разложенной человеческой плоти. Когда глаза его привыкли к темноте, он увидел на скамье под иконами мертвого старика Баглая, борода которого торчала на заброшенном назад лице, старая Баглаиха сидела возле него, руки ее по-крестьянски были сложены на коленях, голова, связана старой платком, опущена на грудь. Женщина Тараса, некогда моторная Татьяна, лучшая певица на этом краю станицы, лежала на глиняном полу. Одной рукой она обнимала летнего ребенка, маленького Петра, а второй сжимала высохшую грудь. В доме гула туча мух. Кожух отпрянул назад, наткнулся спиной на печь. С грохотом попадал, давно уже не нужен хозяевам, кухонный инвентарь. Вдруг Кожух застыл с перехваченным дыханием, — на подворье кто заходил. Послышались голоса:

— Ну вот, а ты говорил, что Татьяна к вечеру умрет.

— А что, видишь, — вот Тарас лежит.

— Давай его заберем, а Татьяну уже завтра, с дедом и старой, все единственно, на арбе места нет.

— Что и говорить, всю улицу в Пустую балку поперевозили.

— Слышишь, а Заброда не врет, пайке выдаст за ночную работу?

— Кто знает, как в хорошем настроении будет после банкета с Фельдманом, то, может, и выдаст.

На дворе послышалось шуршание, кто громко пыхтел, таща мертвое тело, потом заскрипела колеса арбы, и все замолкло.

Кожух вышел на улицу, ловя ртом свежий воздух, его колотила лихорадка. Он напряг все мышцы и задавил крик, который рвался из горла. Времени было мало. Ночь надо было беречь.

Кожух пробрался на огороды, поросшие бурьяном, и отправился дальше. Он хорошо знал, куда надо идти. Один раз он едва не натолкнулся на солдатский патруль. Солдаты шли под вишневыми деревьями мимо дома Даниила Бурленка. Кожух упал, втискиваясь в сухую землю. Солдаты прошли в метре от него, разговаривая на незнакомом языке.