Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо

— Стой! Кто здесь? — раздался вдруг негромкий окрик, и знакомый силуэт Хуана де Аревало шагнул к нам из темноты.

Мы пригнулись и затаили дыхание.

— Это я, Мехия, — спокойно произнес Диего. Как ни в чем не бывало он приблизился к Хуану, заслонив нас с Апуати своей кряжистой фигурой.

— А кто там еще с тобой? — неприветливо спросил Хуан. Он явно подозревал неладное.

— Никого, — удивленно ответил Диего. — Никого нет…

— Ну-ка, я посмотрю…

— Прыгайте! — сдавленным голосом крикнул Диего, и тотчас я различил, как Хуан тяжело рухнул на палубу, подкошенный коротким ударом ноги Мехии.

Я подтолкнул Апуати, и она бесшумно скользнула в воду. Еще секунда — и холодная вода сомкнулась над моей головой. Я вынырнул на поверхность и быстро поплыл в темноту.

— Сюда! На помощь! Убежа…

Видимо, Мехия ладонью зажимал рот Хуану. Но почему он медлит, почему не прыгает за нами вслед?

Я оглянулся на бригантину и с трудом различил две смутные тени, мечущиеся вдоль борта. Моего слуха коснулось звяканье скрестившихся мечей.

Диего! Неужели он не сможет бежать?!

Я чуть было не повернул назад. Но это было бы слишком бессмысленно, теперь я ничем не мог помочь своему другу.

Яростные вопли разъяренных солдат доносились с «Виктории». Какое счастье, что у них нет каноэ, тогда бы они легко догнали нас.

— Апуати! — позвал я негромко и чуть не захлебнулся волной, ударившей в лицо.

— Я здесь, — послышался тоненький голосок индианки. Она значительно опередила меня и, видимо, уже приближалась к берегу.

Я приналег и скоро почувствовал, что ноги мои касаются дна. Да, вот он, берег!.. Увязая в иле, я выбрался из воды и плюхнулся на мягкую землю, поросшую густой травой.

— Апуати! — снова позвал я.

Послышались легкие шаги. Девушка опустилась на траву возле моих ног и нежно обняла меня за плечи.

— Надо идти, Блас, — шепнула она. — Надо прятаться… Нельзя ждать.

Она тихонько засмеялась, вскочила на ноги и потянула меня за рукав.

— Диего… — печально произнес я. — Что с ним?.. Подождем его, Апуати…

Она снова опустилась на землю и обхватила колени руками. Может, час, а может, два мы сидели в полном молчании и ждали. Напрасно.

Потом я решительно встал и подал руку девушке.

— Идем…

И мы, взявшись за руки, пошли туда, где в ночной тиши чуть слышно шелестела на ветру невидимая листва индейского леса…

Итак, дописана последняя страница моего повествования о Великом походе. Двадцать лет прошло с тех пор, двадцать долгих лет. Но, как и прежде, свежи в моей памяти даже мельчайшие подробности страшных месяцев, которые я провел на багровой тропе конкисты. Не знаю, добрались ли тогда бригантины Орельяны до христианских земель, но я счастлив, что сумел навсегда распрощаться с ними. Все эти двадцать лет я втайне надеялся, что никогда уж больше не услышу испанскую речь и до конца дней своих не увижу столь ненавистной мне фигуры конкистадора. Но позавчера Диего принес мне плохую весть: индейцы из племени Старой Черепахи видели, как на горизонте показались паруса больших каноэ, а из лодки, причалившей к берегу, вылезли белые люди в сверкающих на солнце шапках. Значит, и до наших мирных земель дотянулась алчная рука конкистадора. Значит, приходит конец нашей спокойной жизни. Значит, снова начнутся насилия, убийства и грабежи.

Никто из вождей не догадывается о том, какими бедами угрожают нам белые паруса. Никто, даже самые мудрые из них. Только мы с Апуати можем представить себе подлинные масштабы надвигающегося на индейские земли бедствия. И даже мой Диего, которому я столько рассказывал о Великом походе, пренебрежительно машет, когда я завожу речь о том, чтобы скрыться в лесах.

Мой Диего… Сейчас он как раз в том возрасте, в каком был я, когда отдал свое сердце и свой меч одноглазому конкистадору. Он уверен, что его отец, самый могущественный индейский вождь на побережье, легко рассеет и опрокинет в море любые полчища врагов. Диего гордится своим отцом и считает большой для себя честью, когда я разрешаю ему пестро раскрашивать свое тело накануне больших праздников. Он по-мальчишечьи счастлив, видя, каким почетом окружено имя бывшего Бласа де Медины, а ныне Великого касика Телинуконта. Он тщеславен и пылок, ибо в жилах его течет наполовину испанская кровь. И все же мой сын — настоящий индеец, жизнерадостный и неутомимый, доверчивый и добрый. Неужели и ему придется хлебнуть из чаши страданий и горя?

И все же я твердо знаю, что даже ради него, моего единственного сына, я не смогу изменить народу, который стал для меня родным. Да, он прав: Великому касику не пристало трусливо прятаться в лесах, когда над его страной сгущаются тучи. Мы будем до последнего вздоха сражаться с проклятой саранчой, задумавшей опустошить наши земли. Мы никогда не пойдем в добровольное рабство, потому что для истинного индейца свобода всегда была дороже жизни…

Вон идет Апуати… Мне кажется, что она совсем не изменилась с тех пор, как я встретил ее в деревне омагуа. Она несет мне пышный убор из перьев — военный убор Великого вождя.

Что ж, видно пробил час! Сегодня рука моя еще сжимает вот это перо, скользящее по гладкой деревянной пластинке.

А завтра…

Якоб Нильсен прищурился я повернул потемневшую пластинку к свету.

— Не разберу, — с сожалением сказал он, наконец. — Безнадежно. Четыреста лет пролежали. Сырость проклятая… Боюсь, что остальные еще хуже.

Он наклонился и поднял с земляного пола еще несколько деревянных табличек. Присвистнул:

— Так и есть. Весь нижний ряд пострадал. Придется вам, сэр, самому строить догадки, что скрывается за этим «Л завтра…»

Генри Мойн не ответил. Полузакрыв глаза, он покачивался в гамаке. Похоже было, что Генри дремлет. Но вот англичанин шевельнулся, повернул голову. Взгляд его лениво скользнул по табличкам.

— Пикантная история, а, Якоб? — произнес он с легкой усмешкой. — Ты всему веришь, что тут нацарапано?

Тон Мойна, очевидно, пришелся ботанику не по душе. Якоб насупился, запустил пальцы в мягкую бороду.

— Верю, — суховато сказал он. — И не только верю, но и, кажется, знаю, что все было именно так, а не иначе. Дневник патера Карвахаля сохранился. Вернее, копии с него.

— В самом деле? — переспросил Мойн. — Значит, доплыл-таки Орельяна до Испании…

— Да, — кивнул Якоб, — доплыл. Его судил за измену губернатору королевский суд, но ловкий капитан сумел оправдаться. И только когда Орельяна рассказал об амазонках, его подняли на смех. Все солдаты клятвенно подтвердили, что капитан не солгал, и все равно им никто не поверил.