Георгий Свиридов - Ринг за колючей проволокой

Боксер поискал глазами Мищенко. Тот уже спешил к ним и издали улыбался полицейскому. Бурзенко облегченно вздохнул: значит, свой.

Полицейский сказал:

— Друзья, этот тип — шпион. Он выследил вас и направлялся к эсэсовцам. Я схватил его и, под предлогом уточнения, привел к вам.

Доносчика уничтожили. Андрей не спал до утра. Мучили сомнения: успел шпион сказать кому-нибудь о тайне или нет?

Солнечный апрельский день. От земли поднимается белый дымок. В воздухе стоит запах прелой прошлогодней листвы и первой зелени. Весна в полном разгаре. Почки на деревьях набухают и лопаются, протягивая к солнцу зеленые клейкие листочки — знамена жизни. Трава тонкими острыми пиками пробивает асфальт, протискивается между камней. Все живое стремится к теплу, к солнцу, все наполнено великой энергией жизни. И пятьдесят тысяч людей, заключенных в огромном мешке из бетона и колючей проволоки, хотят жить! Жить во что бы то ни стало! Свобода, о которой мечтали долгие годы, свобода во имя которой отдавали жизни в гестаповских тюрьмах, которой бредили умирающие от голода и побоев, эта радостная и солнечная свобода казалась такой близкой, такой доступной! Она рядом. Она протягивает мученикам свои руки, раскрывает ласково объятия.

В сырых и полутемных бараках Бухенвальда впервые за многие годы мук и страданий узники говорили не о прошлом, говорили о будущем. Жили не воспоминаниями, а мечтами. Каждый мысленно устремлялся далеко вперед, в свободное завтра.

— А что, парни, наверное, войн больше не будет, — мечтательно сказал чех Владек. — Повесим Гитлера, уничтожим фашистских гадов — и на земле наступит мир. Ведь это будет! Да!

Узники сидят в той половине барака, которая считается столовой, за грубо сколоченными столами. Завтрак давно съели, чашки убрали в шкаф. Но никто не встает со своего места.

— Нас отпугивали коммунизмом, Советами, — рассуждал Курт Гарденг, белокурый, широколицый баварец, — засорили нам мозги пропагандой: «Коммунисты хотят захватить весь мир! Мы, немцы, культурнейшая и просвещённейшая нация, сумеем обуздать зарвавшихся коммунистов!»

— Еще бы! — заметил Андрей. — Теперь весь мир знает про фашистскую «культуру». Миллионы людей на своей шкуре ее попробовали.

— Гитлер вас крепко напропагандировал, — вставил Сергей Кононов, пограничник, высокий и худой, — в первые дни войны никак мы фрицев, немцев, то есть, понять не могли. Сколько раз, бывало, перебьем офицеров и кричим солдатам по-немецки: «Братишки, бей буржуев!» Думали: солдат — человек подневольный. Когда нет офицеров, он классовую сознательность проявить должен. Мы только к ним с открытой душой, а они — как жахнут из автоматов! Сколько добрых пограничников так зазря и погибло…

— Если останемся живы, клянусь тебе, Андрэ, что ни я, ни мои дети не станут воевать с Россией, — Курт решительно положил свою ладонь на кулак Андрея. — Никогда!

— Мы хорошо здесь узнали друг друга и много поняли, — сказал Владек и, улыбаясь, предложил: — Приезжайте все в Прагу ко мне в гости! И ты, Андрей, и ты, Курт!

— Нет, нет! — энергично жестикулируя, вскочил Курт. — Сначала к нам, в Берлин! Так будет справедливо. Вы узнали о немцах пока самое плохое. Но мы сделаем все, чтоб показать вам и самое хорошее. Я не успокоюсь, пока каждый из вас здесь, в концлагере, за этим столом, не даст мне свое твердое обещание!

Эта дружеская беседа была прервана голосом дежурного эсэсовца:

— Всем старостам бараков немедленно явиться к воротам.

Через несколько минут семьдесят блоковых выстроились перед канцелярией. Вышел лагерфюрер Шуберт:

— По распоряжению рейхсфюрера СС Гиммлера лагерь надлежит эвакуировать в Дахау. К двенадцати часам заключенным выстроиться на площади с личными вещами. До Веймара все пойдут пешком, а там погрузятся в вагоны. Идите, готовьте свои бараки. Вы должны быть благодарны! Это ваше счастье, что лагерь эвакуируется!

Черная тень смерти нависла над Бухенвальдом. Интернациональный антифашистский центр единодушно вынес решение: на площадь не выходить.

Напрасно гремели репродукторы. В намеченное комендантом время на площадь никто не вышел. Было ясно: нацисты хотят собрать всех в одну колонну, вывести из лагеря и уничтожить.

Еще и еще раз передавался приказ коменданта. Но ему никто не повиновался. В Бухенвальде стояла гробовая тишина. Казалось, лагерь пуст.

Андрей шагал по блоку и напряженно думал. Как же так? Почему подпольный центр ничего не предпринимает? Почему не раздают оружие? Почему не дают сигнала о восстании? Чего ждать?

— В лагере эсэсовцы! Мотоциклисты! — сообщили наблюдатели.

И как бы в подтверждение этих слов раздались автоматные очереди. Видимо, нацисты решили оружием заставить узников подчиниться приказу коменданта.

Мищенко закрыл дверь:

— Тащи стол к дверям! Баррикадируй!

У входа в блок быстро выросла гора различных предметов. Войти через двери стало невозможным.

Из других бараков слышались вопли узников, шум мотоциклетных моторов, грохот автоматов.

В лагерь вошли все блокфюреры, более восьмисот эсэсовцов и толпа фольксдойчей — немецких ополченцев. Пьяные, вооруженные до зубов, они стали выгонять узников на площадь. Группа гитлеровцев подошла к 49-му бараку — большому двухэтажному каменному зданию. Окружив барак, эсэсовцы дали несколько очередей из автоматов по окнам и крыше. Часть пуль, отскочив рикошетом от стен, кого-то ранила, кого-то убила. В бараке поднялась паника. Заключенные — их было около восьмисот — ринулись к выходу, к узкой наружной лестнице. Началась давка. На лестнице образовался поток из живых тел, который катился вниз. В дверях возникла пробка. Лестница не имела перил. Люди срывались, летели вниз, разбиваясь насмерть.

Обезумевшие от страха узники с перекошенными лицами бегут на главную площадь. Паника охватила лагерь. Над Бухенвальдом стояли вопли, стоны, стрельба.

Нацисты сунулись и в сорок второй блок. Дверь содрогалась под ударами прикладов, но не открывалась. Лезть в окна эсэсовцы не отважились.

— Андрей! — Мищенко рванул Бурзенко за руку. — Ложись!

Едва боксер бросился на пол, как автоматная очередь прошила пулями нары, возле которых он стоял. Бурзенко с благодарностью посмотрел на товарища. Эсэсовцы дали несколько очередей по окнам. Зазвенели стекла.

В разбитые окна полезли немецкие ополченцы. У них на рукавах белые отличительные повязки. Не успели узники оглянуться, как в блок ворвалось не менее сорока фольксдойчей. Они с дикими ругательствами ринулись избивать заключенных.