Владимир Москалев - Король франков

– Я думала, ты пришел меня мучить.

– Я возвращаю тебе свободу. Ты вольна в своих действиях. Прости же меня еще раз и прощай!

Он уже сделал шаг, собираясь уходить, но внезапно обернулся:

– Благодарю тебя, Можер. Ты снял с моей души тяжкий грех.

И стремительно вышел. Шаги быстро затихли в глубине коридора.

Можер взял Эмму под руку, и они медленно пошли. Выйдя, Эмма остановилась, в свете факела подняла взгляд, полный невысказанного страдания, разбитых чувств:

– Я так ждала тебя, Можер… мечтала сказать, как я тебя люблю… А ты, наверное, забыл обо мне в Париже… ни одной весточки.

Они пошли дальше – тихо, молча, и остановились теперь уже в галерее, у одного из окон, немного не доходя до покоев бывшей королевы франков.

– Ты приехал за мной? – повернулась Эмма. – Скажи, и я уеду с тобой куда хочешь, стану служанкой, рабыней, буду целовать тебе ноги… Только возьми меня, увези отсюда! Здесь на всем лежит печать проклятия, забвения, здесь повсюду витает смерть!

– Я пришел, чтобы освободить тебя, Эмма.

– От жизни или от смерти? – невесело обронила она.

– Что за мысли? Ведь ты теперь свободна, и ты снова королева!

Ее руки безжизненно упали с его груди. Отвернувшись, она горько усмехнулась:

– Я никто и никому уже не нужна. Даже тебе. Не пытайся возражать, я вижу… Ты молчишь, значит, это так. Наверное, нашел себе другую, правда ведь?.. А меня забыл. Кому нужна старая, одинокая королева, если даже родная мать не хочет слышать о ней.

– Адельгейда?..

– Она и пальцем не шевельнула, узнав, что Карл держит меня в заточении. Лишь Феофано проявила участие. Но Карл остался глух.

Можер глядел на нее, с трудом узнавая: впалые щеки, темные круги вокруг глаз. От прежней Эммы мало что осталось; перед ним стояла надломленная горем одинокая женщина с повисшими безвольно руками, с поникшей головой. В ее глазах не играл уже былой задор, они потухли, в углах явственно протянулись нити морщин. Улыбка теперь не трогала ее губы; застывшие, будто мертвые, они раскрывались лишь для того, чтобы спросить или ответить и тотчас смыкались. И румянец, игравший когда-то на щеках, исчез, вытесненный бледностью. Все это наложило отпечаток и на ее речь: слова она произносила с трудом, глухим голосом.

– Ты исхудала, Эмма. Остались одни глаза.

– Меня почти не кормили. Хлеб, вода… горох.

– Какая же он скотина! Разве Бог не велел прощать?

Она подняла глаза, в них читалась мольба.

– Обними меня, любимый… крепко, крепко, – внезапно попросила Эмма. – А теперь… поцелуй. Ведь больше я тебя не увижу.

Их поцелуй длился целую вечность. И долго еще Эмма не хотела открыть глаз, словно запоминая сладкое мгновение, собираясь унести его с собой…

– Как тогда… в галерее, при всех. Помнишь? – слабо улыбнулась она.

– Помню, Эмма. То был первый наш поцелуй.

– А теперь последний.

– Я буду навещать тебя, Эмма. Мое графство недалеко. Бовэ. Слышала, конечно?

– Да, знаю, – кивнула она. Потом спросила с ноткой зависти: – Твоя жена красива? Впрочем, что я спрашиваю…

– Ее зовут Изабеллой. У меня скоро будет наследник.

Она ничего не ответила, лишь вновь кивнула.

– А Вия тоже замужем. Ее муж – барон. Я дала ей хорошее приданое.

– Она умница и заслужила это.

– Я люблю ее, она мне как дочь… Но она ушла, и я осталась одна… – печальная улыбка вновь появилась на губах Эммы. – Как я рада, что ты приехал… Все-таки не забыл.

– Я буду помнить о тебе… моя королева.

– Твой образ навсегда останется со мной, любимый…

– Ты говоришь так, будто прощаешься.

Ее улыбка медленно затухла, губы сложились в тонкую линию.

– Больше ты не приедешь ко мне. Это наше последнее свидание…

– Не говори так, я никогда не…

Она закрыла ему рот рукой и возбужденно заговорила:

– Хочешь, останься у меня… поедешь завтра утром. Но я не принуждаю, лишь спрашиваю…

Но взгляд погас, упав вниз, сопровождаемый вздохом. В его глазах читался ответ, ставший для нее приговором. И она уже не удивилась, лишь горько улыбнулась, услышав:

– Нет, Эмма. Карл рядом, меня это выводит из равновесия. Я не воюю против него, но чувствую, мы становимся врагами. Король подарил тебе Дижон; уезжай отсюда. Не скоро прекратится грызня из-за Лана. Это город новых королей, тебя попросту растопчут.

– Меня уже растоптали, – тихо произнесла Эмма и замолчала.

Подняв ей голову за подбородок, Можер увидел ползущую по щеке слезу. Смахнул ее. Она схватила его ладонь и приникла к ней губами.

– Можер… я никогда тебя не забуду. Ты моя единственная, настоящая любовь. Я никого не любила так, как тебя…

Нормандец поглядел в окно. Старый Гийом стоял у его лошади и глядел, как она жует траву. На дворе быстро темнело. Недоумевая, Можер взглянул на небо: по нему грозно и неумолимо, будто орда сарацин, ползли на запад одна за другой клубящиеся, черные тучи.

– Мне пора, Эмма.

– Я знаю… – обреченно промолвила она.

– Прощай. Мы еще увидимся.

Она подняла на него глаза, в которых уже не было ничего земного. И, обвивая ему шею руками и даря поцелуй, она произнесла свои последние слова. Слова, с которыми, казалось, отлетает ее душа:

– Прощай, моя любовь…

Оставшись одна, Эмма долго смотрела в грозовое небо. Она не желала уже ничего, не мечтала ни о чем и не замечала слез, струящихся по щекам. Печальным взором она словно старалась проникнуть сквозь толщу облаков, увидеть, что там, за ними, в недосягаемой выси, куда уже стремилась ее истерзанная душа. Но они не выдавали своих тайн, только безмолвно надвигались на нее, все больше чернея. Наконец она медленно повернулась… и пошла. Какие-то люди шли мимо нее, глядя с удивлением на эту изможденную, уставшую женщину с безжизненным лицом. Не видя никого из них, она равнодушно шагала по полутемным коридорам, будто сомнамбула – без чувств, без мыслей, устремленная к какой-то цели, не ведомой никому, лишь ей одной и Господу Богу. Проходя, люди оглядывались, молча пожимали плечами и шли себе дальше, тут же забыв об этой женщине, которая была когда-то королевой, а теперь, всеми покинутая, стала похожа на призрак, безмолвно бродящий по ранее оживленным, а ныне тихим, унылым коридорам.

Так она дошла до лестницы, ведущей туда, где воины, прячась меж зубцами стен, метали стрелы во врага, стоявшего внизу, на булыжниках. Лестница была крутой и вилась вокруг главной башни. Здесь царила темнота, факелов не зажигали. Первая площадка имела выход на зубчатую стену, окружавшую замок, вторая – к дозорным, что ходят по кругу с зубцами поменьше, с третьей и последней, куда выходило слуховое окно, путь был один – на ничем не защищенный выступ в четверть туаза шириной. Он шел бордюром по квадрату самой высокой конической башенки. Именно сюда и пришла Эмма по этой мрачной, пустынной лестнице с факелом в руке. Дальше идти было некуда. И когда она вышла на эту маленькую площадку и, положив на камни факел, поглядела вниз, у нее закружилась голова. Больше она не стала смотреть и ступила на этот выступ, где мог разместиться лишь один человек.