Генри Хаггард - Братья

– Я послал за вами, франки, – сказал он, – чтобы вы передали мои слова Ибелину и гражданам Иерусалима. Вот что я говорю: пусть святой город завтра сдастся и все его жители признают себя моими пленниками. Я дам им возможность в течение сорока дней внести выкуп, и в это время никому из них не будет сделано вреда. Каждый мужчина, который внесет за себя десять золотых, освободится, две женщины или десять детей будут считаться за одного мужчину и вносить такую же плату. Семь тысяч бедных будут отпущены с платой в тридцать тысяч безантов серебром. Каждый, кто останется или не заплатит за себя выкупа (а в Иерусалиме еще много золота), сделается моим невольником. Вот мои условия, я предлагаю их благодаря предсмертной просьбе моей племянницы, госпожи Розамунды, и только благодаря ей. Передайте это Ибелину, пусть он вместе с начальниками города ждет меня на заре и ответит от имени народа, согласен ли он. Если нет, я буду продолжать приступ и превращу город в груду развалин, которые покроют кости его детей.

– Благословляем вас за эту милость, – произнес епископ Эгберт, – и повинуемся. Но скажите, султан, что нам делать дальше? Вернуться в лагерь с Ибелином?

– Если он примет мои условия, нет, потому что в Иерусалиме вас ждет безопасность, и я без выкупа отпускаю вас на свободу.

– Султан, – попросил Годвин, – позвольте мне перед уходом проститься с моим братом и с моей двоюродной сестрой Розамундой.

– Чтобы в третий раз задумать бегство? – спросил Салах ад-Дин. – Нет, оставайтесь в Иерусалиме и ждите моего слова. Вы встретите их только в последнюю минуту.

– Султан, – просил Годвин, – пощадите их, потому что они поступили благородно. Ужасно, что они умрут, ведь они любят друг друга, и они так молоды, красивы и отважны.

– Да, – ответил Салах ад-Дин, – их поступок благороден, я никогда не видывал ничего более высокого. Ну, тем вернее они попадут на Небо, если только поклонники креста могут войти в рай. Довольно, их судьба решена, и я не могу изменить моих намерений; вы до последней минуты не увидите их, как я уже сказал. Но, если хотите, в письме проститесь с ними и пошлите это письмо с посольством, оно будет передано им. Теперь идите, более великие вопросы стоят перед нами. Вас ждут воины.

Через час они стояли перед Ибелином, передавая ему слова Салах ад-Дина; выслушав их, он поднялся и благословил имя Розамунды. Пока Ибелин сзывал своих советников и приказывал слугам седлать лошадей, Годвин отыскал перо и пергамент и наскоро написал:

Вульфу, моему брату, и Розамунде, моей двоюродной сестре и его невесте.

Я жив, хотя чуть не умер подле могилы Масуды. Да упокоит Иисус ее благородную и любимую мной душу! Салах ад-Дин не позволил мне повидаться с вами, обещав, впрочем, что я увижу вас в последнюю минуту, итак, ждите меня тогда. Я все еще осмеливаюсь надеяться, что Господь смягчит сердце султана и спасет вас. В таком случае я вас прошу как можно скорее обвенчаться и вернуться в Англию; если я останусь в живых, я надеюсь со временем навестить вас. До тех пор не старайтесь отыскать меня, мне временно хочется жить одиноко. Но если суждено другое, тогда, очистясь от грехов, я постараюсь найти среди святых вас, которые за свое благородное деяние, конечно, получили милость Божью.

К султану едет посольство. Больше писать у меня нет времени, хотя я желал бы сказать еще многое. Прощайте.

Условия Салах ад-Дина были приняты; радуясь спасению, но и оплакивая падение святого города, снова попавшего в руки мусульман, население Иерусалима готовилось уйти и переселиться в другие места. Большой золотой крест сорвали с мечети аль-Акса, и на каждой стене развевалось желтое знамя Салах ад-Дина. Все, имевшие средства, заплатили выкуп, неимущие занимали деньги, а не получив их, с отчаянием шли в рабство.

Салах ад-Дин оказал большое милосердие: он освободил всех старых без платы и из собственной казны дал выкуп за сотни женщин, мужья и отцы которых пали в боях или в других городах были заключены в тюрьмы.

В течение сорока дней печальная процессия побежденных тянулась из ворот, впереди всех ехали королева Сибилла и ее придворные дамы, многие, проходя мимо победителя, сидевшего с парадной свитой, останавливались перед ним, прося его за тех, кто еще остался в городе. Некоторые также вспоминали Розамунду и то, что благодаря ее самопожертвованию они могли смотреть на солнце, и молили его, если она не умерла, пощадить ее и ее отважного рыцаря. Наконец все прошли, и Салах ад-Дин вступил в город. Он приказал очистить великую мечеть, омыть ее розовой водой и совершить моление, а потом разделить остальных жителей, которые не могли внести выкупа, как рабов, между своими эмирами и членами свиты. Так полумесяц восторжествовал над крестом, но не среди моря крови.

Все эти сорок дней Розамунда и Вульф пребывали в заключении и ждали казни. Письмо Годвина принесли Вульфу, который прочитал его и обрадовался, узнав, что его брат жив. После этого пергамент передали Розамунде, и хотя она тоже обрадовалась, но и заплакала над ним и не могла понять его полного значения. Одно она увидела в нем, а именно, что для них с Вульфом не осталось надежды на жизнь. Они знали, что Иерусалим пал, потому что до них долетели ликующие крики мусульман и сквозь тюремные решетки видели бесконечные толпы беженцев, которые выходили через старинные ворота, унося с собой вещи и уводя детей. И, глядя на эту картину, Розамунда чувствовала прилив счастья: она понимала, что пострадает не напрасно.

Наконец лагерь снялся. Салах ад-Дин и многие воины двинулись в Иерусалим, но Вульф и Розамунда остались в унылых темницах, устроенных в старинных усыпальницах. Однажды вечером, когда Розамунда стояла на коленях и молилась перед тем, как лечь спать, дверь отворилась, и на пороге появились фигуры нескольких воинов. Их предводитель поздоровался с ней и предложил ей идти с ним.

– Пришел конец? – спросила она.

– Да, – ответил он, – это конец.

Она кротко склонила голову и пошла за ним. Ее усадили в носилки, стоявшие подле дверей, и в свете луны внесли в Иерусалим, наконец остановились у знакомых дверей.

Двери открылись, и Розамунда вошла в большой монастырский двор, убранный точно для праздника, повсюду среди колонн висели многочисленные лампы. Большой проход под колоннадой и все пространство двора было занято сарацинскими военачальниками в парадных одеждах, и между ними сидел сам Салах ад-Дин и его двор.

«Они хотят сделать великолепное зрелище из моей смерти», – подумала Розамунда. И вдруг слегка вскрикнула: против трона Салах ад-Дина, облитый лунным сиянием и светом ламп, стоял в своей блестящей кольчуге высокий христианский рыцарь. Он услышал и повернул голову – перед Розамундой был Вульф, похудевший, бледный, но, несомненно, Вульф.