Марио Эскобар - Арийский мессия

– Отец и учитель магии, я вижу, что сегодня ночью Морфей к вам не благосклонен, – добавил Заратустра.

– Иными ночами бодрствование бывает гораздо полезнее сна, – ответил дон Рамон.

– И сегодня у вас, по-видимому, одна из таких ночей.

– Есть какие-нибудь новости о том, что меня интересует?

– Вчера я собирался расстаться с некоторыми из моих детей – вы же знаете, что я отношусь к этим книгам, как к своим детям, – сказал Заратустра, с торжественным видом поднимая руки. – Когда я начал их перебирать, мне случайно попались на глаза злополучные книги того португальца. Смотрите, они лежат вон там. Не книги, а какие-то озорники!

Дон Рамон почувствовал, как учащенно забилось сердце, и он сделал несколько глубоких вдохов, прежде чем пройти несколько метров, отделявших его от столь желанного сокровища. Он не хотел выказывать нетерпеливость. Книготорговец наверняка захочет взвинтить цену, и единственным оружием его, Рамона, в данной ситуации было показное равнодушие. Взяв одну из двух книг, он увидел знакомый красновато-коричневый переплет и неожиданно отметил про себя, что книга весит очень мало.

– Хорошо, Заратустра. Я не стану больше отнимать твое время. Скажи, сколько я должен, я приду и рассчитаюсь с тобой завтра.

– Учитель магии, я остался совсем без денег, я предпочитаю получить оплату прямо сейчас.

– Сколько?

– Ну, вы ведь понимаете, что эти книги – очень древние, прямо-таки настоящее португальское сокровище…

– Черт побери! Еще немного – и эти книги отправились бы на бумажную фабрику!..

– Боже праведный! Неужели вы считаете меня способным на подобное злодеяние? Мне кажется, вы забыли, дон Рамон, что эта Пещера – сокровищница знаний.

Одноглазый широко раскрыл свой единственный глаз и начал издавать звуки, похожие на едва сдерживаемый хохот. Дон Рамон вспыхнул и, зажав книги под мышкой своей единственной руки, направился к двери. Книготорговец тут же вышел из-за своего прилавка. Дону Району никогда не приходилось видеть ноги этого человека, он лишь предполагал, что у того должны быть какие-нибудь нижние конечности. Движения хозяина лавки были медленными и неуклюжими: он задел стопку книг, и те рассыпались по узкому проходу между другими такими же стопками. Поднялось облачко пыли, отчего Одноглазый чихнул, а Заратустра принялся тереть глаза. Когда он наконец добрался до двери, дон Рамон уже отошел от лавки на пару десятков метров. Заратустра не стал бежать за ним, словно он был привязан к своему свинюшнику невидимой веревкой.

– Не переживай, завтра я с тобой рассчитаюсь, – крикнул дон Рамон, шагая к центральной улице.

За этой сценой с противоположного тротуара внимательно наблюдал прохожий. Темнота скрывала его элегантную манеру держаться и его хорошо скроенный – если не считать слегка завышенную талию и слишком маленькие отвороты – костюм. На голове у него была шляпа-котелок, а в правой руке – трость с рукоятью из слоновой кости. Прохожий пошел вслед за доном Районом, держась на некотором расстоянии и размышляя над тем, как завладеть книгами, которые нес под мышкой писатель. Тротуары опустели, да и автомобили почти не встречались. Поразмыслив, мужчина в элегантном костюме сел в такси и впился взглядом в фигуру писателя с двумя книгами под мышкой, который брел куда-то по улице.

Увиденная вчера жуткая сцена напрочь отбила сон, и когда Геркулес осторожно постучал в его дверь, Линкольн даже обрадовался: быстренько оделся, с аппетитом съел легкий завтрак и – по предложению Геркулеса – пошел вместе с ним пешком в больницу. По улицам сновали туда-сюда люди. Водители автомобилей жали на клаксоны, распугивая пешеходов, которые переходили проезжую часть, где им вздумается. В отличие от Нью-Йорка, который делился на районы по социальному статусу и роду занятий их жителей, Мадрид представлял собой полное смешение всех и вся. По тротуару шагали рядом и благородный господин, и простой каменщик, причем иногда толчок локтем в лихорадочном стремлении поскорей дойти до места назначения мог дать преимущество второму. От внимания Линкольна не ускользнули и те взгляды, которые бросали на него прохожие, и те реплики, которые срывались с языка, когда они видели здесь, на улице Алькала, темнокожего. У испанцев – вопреки мнению, которое имел раньше Линкольн относительно их внешности, – были примерно такие же бледные лица, как у голландцев на Манхэттене. Линкольн вспомнил, что на Кубе он сталкивался с испанцами, у которых была слегка смуглая кожа – видимо, она стала такой под жарким кубинским солнцем. Именно таким там был и Геркулес, но здесь, в Испании, он очень изменился внешне. Он все еще мог похвалиться прекрасной физической формой, хотя его мускулистое тело начало набирать вес – как обычно происходит с мужчиной, которому под пятьдесят. Он по-прежнему носил длинные волосы – либо заплетенными в косичку, либо распущенными по плечам, но теперь они почти полностью поседели. Его лицо еще не тронули морщины и пигментные пятна, а черные глаза излучали силу и решительность – он считал их своими отличительными качествами.

– О чем вы думаете, дорогой друг? – неожиданно спросил Геркулес, отчего Линкольн резко остановился – как будто он спал на ходу и вдруг проснулся. Он посмотрел на Геркулеса, улыбнулся и зашагал вперед.

– О вашей внешности, – признался Линкольн. – Вы очень изменились, но по-прежнему в прекрасной физической форме.

Легкая улыбка озарила лицо Геркулеса, он поправил свою белую шляпу. В костюме, сшитом одним из лучших портных Парижа, плотно облегавшем его спину, он заметно выделялся своей статной фигурой среди снующих по тротуару людей.

– Да, я поддерживаю себя в форме: частенько совершаю продолжительные прогулки верхом по этому красивому городу.

– А я вот, должен признаться, начал время от времени чувствовать недомогание. – Линкольн положил ладонь на свою многострадальную поясницу. – Мучаюсь по ночам бессонницей, и у меня иногда сильно болит голова.

– Опять жалуетесь? Вас ничто никогда не изменит.

Геркулес сделал рукой жест, которым словно отметал реплики своего друга, и показал куда-то в конец улицы.

– Вон там – больница Святой Кристины, – сказал он. – Туда мы и идем.

– Больница, в которую поместили тех трех профессоров, – пробормотал Линкольн, снова проникаясь интересом к истинной цели их прогулки.

– Их троих разместили на специальном этаже, отдельно от остальных пациентов. Посольства их стран требовали передать им своих граждан, но, как вы понимаете, мы не сможем удовлетворить подобные требования, пока не раскроем тайну этих странных случаев членовредительства. И пока не выясним, почему профессора так долго находятся в кататоническом состоянии.