Марио Эскобар - Арийский мессия

– Вы друг с другом уже знакомы. Этот господин – Джордж Линкольн.

– Да, я его знаю, – сказал Манторелья. – Думаю, и он меня помнит.

– Ну конечно, адмирал, – кивнул Линкольн, протягивая руку для рукопожатия.

– Я уже в отставке.

Худощавое лицо Манторельи сохранило прежнее молодецкое выражение, хотя на нем, частично скрытом пышными – кое-где еще русыми, но большей частью уже седыми – усами, уже проглядывались глубокие морщины и мешки под глазами.

– Благодарю вас – вы бросили все свои дела и пересекли полмира, чтобы помочь нам разобраться в этих странных событиях, – добавил Манторелья. (Что-то в его голосе наводило Линкольна на мысль, что этот адмирал в отставке не очень-то уверен, что его, Линкольна, присутствие здесь принесет хоть какую-нибудь пользу.) – Не знаю, что уже успел вам рассказать Геркулес об этих странных происшествиях.

– По правде говоря, Геркулес пока не сообщил мне никаких подробностей. Да у нас с момента моего приезда в Мадрид и не было времени для обстоятельного разговора.

– Понятно. Ваше путешествие, видимо, было утомительным, а наш с вами общий друг не очень-то любит вдаваться в пространные объяснения. Впрочем, если быть откровенным, мы и сами толком не знаем, что об этом думать. Мы все пребываем в полной растерянности.

Геркулес слушал этот разговор с легкой улыбкой, а когда взгляды его спутников обратились на него, сказал:

– В течение сравнительно небольшого промежутка времени – пять недель – два уважаемых профессора совершили членовредительство. А теперь, похоже, к этим двум жутким случаям членовредительства добавился третий. Ну и что мы можем об этом сказать или хотя бы подумать? – Геркулес выгнул бровь дугой и, сделав паузу, – отчего его последние слова как бы зависли в воздухе, – продолжил: – Что нас удручает больше всего – так это то, что профессор фон Гумбольдт так и не оправился после случившегося с ним умопомрачения. Его рассудок сейчас так же пуст, как и его глазные впадины. Что касается профессора Майкла Пруста, то он не только откусил сам себе язык и вследствие этого онемел, но и впал в какой-то странный транс.

– А не является ли это частью какого-нибудь жуткого ритуала? – предположил Линкольн.

– Такая мысль нам тоже приходила в голову, – сухо ответил Манторелья, – однако мы не обнаружили никаких признаков того, что эти два профессора совершали тот или иной ритуал. Нам пока известно лишь то, что один из них – профессор истории, а второй – антрополог.

– В их исследованиях было что-то общее? – поинтересовался Линкольн.

– Нет, не было. Профессор фон Гумбольдт – исследователь истории Португалии, а доктор Майкл Пруст – выдающийся антрополог, – сердито проговорил Манторелья с таким видом, как будто он отвечал на этот вопрос уже много-много раз.

– Понятно. Значит, единственное, что их объединяет, – они оба изучали что-то в Национальной библиотеке.

– Именно так, дорогой Линкольн, – кивнул Геркулес. – В Национальной библиотеке хранится одно из самых больших собраний документов по истории Азии. Иезуиты и представители испанской короны в Азии, похоже, воспользовались доминированием Испании над Португалией для того, чтобы завладеть некоторыми из ценностей Индии, Китая и различных далеких портов, подконтрольных португальцам.

Линкольн легонько тарабанил пальцами по шляпе-котелку, лежащей на коленях. Ему было очень неудобно сидеть в тесноте, между сдавливавшими его с двух сторон мужчинами, но еще большее неудовольствие у него вызывало то, что он не понимал и половины произносимых сейчас слов. Он уже много лет не говорил по-испански и почти не слышал испанской речи. Правда, на улицах Нью-Йорка он частенько пускал в ход простые испанские фразы в общении с осевшими в этом городе латиноамериканцами, однако этой его скудной разговорной практики было явно недостаточно для того, чтобы понимать произносимые сейчас сложные предложения. Ему приходилось изрядно напрягать свои мозги, чтобы догадываться, что та или иная из этих фраз означает.

– Наверное, мы говорим слишком быстро, – предположил Геркулес, заметив раздосадованное выражение на лице друга. – Я совсем забыл, что Линкольн приехал в Мадрид несколько часов назад. Кроме того, он, как я подозреваю, не очень-то хорошо разбирается в истории Испании.

Не успел Линкольн что-то ответить, как экипаж сделал резкий поворот и, проехав через какие-то черные ворота, покатился по дорожке среди деревьев, кроны которых сплелись, образуя своего рода навес. Приятный запах жасмина заставил Линкольна на некоторое время позабыть о своих заботах. Все четверо поспешно вышли из экипажа и направились к парадной лестнице, где стояли полицейские в униформе цвета морской волны, тут же вытянувшиеся по стойке «смирно». Фонари освещали внушительных размеров статуи у входа. Поднимаясь по лестнице, Линкольн окинул взглядом величественный фасад, однако рассмотреть его детали он не успел.

Вестибюль был погружен в полумрак, но им навстречу шагнули двое швейцаров с керосиновыми лампами в руках и показали жестами, куда нужно идти. Вновь прибывшие двинулись за ними вверх по внутренней мраморной лестнице на второй этаж. Манторелья с удивленным видом остановился:

– Подождите, а почему мы идем на второй этаж? Зал редких рукописей находится на первом!

– Сеньор, профессор Франсуа Аруэ находился именно на втором этаже, когда он… – швейцар запнулся, но потом все-таки договорил: – …когда с ним произошел несчастный случай.

Поднявшись по лестнице, они зашагали по длинному коридору. Тени, которые отбрасывали керосиновые лампы, плясали по стенам. Наконец швейцары остановились возле какой-то двери и открыли ее. Яркий свет поначалу всех ослепил, но вскоре, когда глаза привыкли, их взорам открылся большой зал с высоченными стеллажами с книгами вдоль стен. Между стеллажами на стенах висели огромные старинные карты. Кто-то зажег все свечи на огромной люстре, отчего большие окна помещения казались огромными черными ртами, в глубине которых исчезал попадавший в них свет. Двое полицейских стояли возле мужчины, сидевшего за столом с изможденным видом и с опущенной головой. Рядом с ним находился еще один человек – в гражданской одежде – и рассматривал через большую лупу ухо пострадавшего. Подойдя поближе, вновь прибывшие заметили тоненькие струйки крови, вытекающей из ушей мужчины за столом и капающей ему на плечи и рукава. Когда Манторелья и его спутники приблизились к нему, он поднял голову и посмотрел на них мутным взглядом, не выказывая ни малейших эмоций и не проявляя каких-либо признаков того, что он испытывает боль.