Глеб Голубев - Искатель. 1968. Выпуск №2

Крик усилился. Басмачи отползали назад, но один из халатов остался меж камней. И только тут Омар увидел, что Фролов опустил голову на камень. Светлые волосы его рассыпались, закрыв лицо. Он понял, что тот лежит так уже давно, и увидел плечо Фролова с растекающимся пятном крови. А когда тот услышал тишину и поднял вдруг голову, то глаза его смотрели на все удивленным и растерянным взглядом, будто он не понимал, где он, что с ним и что же теперь ему надо делать, и только пытался увидеть все это и осознать наконец.

Вдвоем они перетащили его к осыпи.

— Пить! — Фролов не просил, не требовал, он просто сказал то слово, которое давно уже хотелось сказать всем, но все удерживали его, боясь произносить вслух.

Солнце поднималось…

В лунку между двух камней ссыпали все патроны и пересчитали. Их было тридцать семь. Двое отсчитали себе по восемнадцать, и один патрон остался лежать на солнце. На него смотрели все трое, не решаясь взять. Наконец Фролов кивнул головой на свою винтовку. Омар поднял ее и открыл затвор. Выпала гильза, и вслед за ней вышел короткий синеватый дымок. Тридцать седьмой вошел в патронник. Омар опять наклонился и положил винтовку на колени Фролова, тот кивнул — все было сделано, как он хотел, можно было снова закрыть глаза.

Солнце все так же жгло камни.

Кто-то из басмачей начал протяжно звать снизу, уговаривая слушать.

— Ты там один мусульманин. С тобой неверные. Ты сделаешь то, что должен сделать. — Голос умолк, потом донесся опять.

Такой же протяжный.

— Ты убьешь их. И тогда аллах простит тебе смерть твоего и нашего брата.

Фролов и отец старались не смотреть на Омара. Фролов не понимал ни слова и лишь чувствовал, что в словах есть что-то страшное. Отец понимал смысл, но никак не хотел ему верить, надеясь еще, что путает снова.

— Что он кричит? — тихо спросил Фролов.

Омар поднял голову.

— Что нас всего трое, а их много.;. Что у них есть вода и мясо, а у нас нет… И больше никогда не будет.

Отец с удивлением смотрел на Омара. Голос внизу стал злым, кажется, кричал кто-то другой.

— Если ты не сделаешь это, то мы возьмем тебя живым, и наши собаки выпьют твою кровь!

— А сейчас? — Фролов опять закрыл глаза, будто ему уже было безразлично, что он усяышит в ответ,

— Он говорит, что мы умрем здесь.

Фролов не глядя положил руку на винтовку. Он снова был далеко от Памира и от Яванской долины, в которую они должны были спуститься сегодня… Он был в той комнате, заваленной камнями и записями. Он пришел, наконец, в нее и теперь хотел просто лежать три дня, лежать — и все… И еще хотел пить. Но для этого надо было встать и выйти мимо светлого окна в кухню, подставить графин под холодную струю, вытекающую из крана с тихим шелестом. Но почему-то не было сил.

Халаты басмачей не появлялись меж камней. День тянулся. Бесконечный и знойный.

…Отец очнулся от холода и тревожного страха. Откуда он? Оказывается, он спал. Фролов лежал, как они его положили. Только склонился немного влево, и рука его соскользнула с винтовки. Омара не было!

Отец бросился к зубцам камней. Тени только начинали густеть, и он увидел, что убитого басмача там, внизу, уже нет. Он смотрел до боли в глазах, стараясь увидеть басмачей или хотя бы какой-то знак их, но ничего не мог заметить. Там были тишина и камни.

Вторая ночь обступала ловушку. И теперь их было двое.

Он вынул блокнот, пытаясь до полной темноты записать какие-то слова, от которых надо было освободиться, прежде чем наступит эта ночь. Но слова не получались у него. И вдруг он услышал ясный шорох. Шорох тут же затих, но он не был случайным. Он чувствовал это. Из-за ближнего камня — до него было метров пятнадцать — донеслись слова:

— Не надо стрелять… Слышишь?.. Это я, Омар. Не стреляй!

Голова высунулась из-за края камня и снова спряталась.

— Не надо стрелять!

Омар! Он выскользнул из-за камня и, согнувшись, быстро перебежал к зубцам. Он что-то нес.

— Это я, я… — Он держал в руках лошадиный хвост. — Их там нет, — он торопился говорить, — но они где-то здесь, что- то задумали… Я ходил резал хвост у своей лошади. Теперь все будет хорошо… Человек умрет — его хоронят, овца издохнет — ее выбросят. Но если твою лошадь убили — надо резать хвост. А то она бродить будет, в горах много зла хозяину сделает. Теперь не сделает. Теперь все будет хорошо. Хорошо.

Отец не знал, улыбаться ему или нет.

Стали совещаться: не попробовать ли потихоньку уйти из ловушки? Омар был против. Надо немного подождать, говорил он, потом он сходит еще раз, уже дальше, и там будет видно. Наверное, басмачей спугнули пограничники, они где-то должны быть поблизости. Может, какой-нибудь отряд услышал выстрелы… Все будет хорошо.

И вдруг слева пришел грохот.

Это был обвал. Басмачи старались отомстить. Грохот несся в темноте и был уже всюду…

— Это было вот здесь, — Фролов кивает на темнеющую скалу. По ее боку бродят красные блики нашего костра.

Мы сидим втроем — Фролов, Омар и я. Вот уже час, как они, не торопясь и вспоминая все новое и новое, по очереди рассказывают мне то, что я так хотел услышать, — то, что привело меня сюда. Седые волосы Фролова распадаются на две стороны, он изредка поправляет их.

— Обвал прошел рядом, — он показывает рукой в темноту. — Вон там… Только несколько камней упало здесь. Один был мой… Но Омар закрыл меня, как только услышал гул. И камень попал в него. Вот сюда, — Фролов касается своей щеки.

Омар улыбается той улыбкой, которая совсем недавно пугала меня… Так вот она откуда! Я со стыдом думаю о том, что хотел «сложить» этого человека из кусочков его жизни, как складывают из камней запруду в арыке. И у меня ничего не получилось. Я с тревогой думаю: «А если бы не было Фролова?..» И уже с удивлением понимаю: наверно, в любом человеческом поступке всегда найдется какой-то свой «лошадиный хвост», который, оказывается, надо отрезать, — найдется загадка; и о ней до времени никто не знает, кроме одного человека — самого поступающего. Именно того, о котором как раз и хочется знать все…

Нас опять трое.

— Ты знаешь, — Омар трогает меня рукой. — Я все хотел тебе сказать… Твой отец говорил, что здесь, на Памире, гость — самый дорогой человек, но если он только гость, то он самый ненужный здесь человек.

Далеко внизу зажигаются огни Яванской долины. С темнотой их становится все больше и больше. Наконец долина вся полна блистающих огоньков. Они не освещают ночь, но темнота полна ими, как громадная, невидимая у краев чаша. И если очень пристально смотреть, то видно, как некоторые из огоньков движутся.