Юрий Тупицын - Искатель. 1976. Выпуск №5

Сначала сложение, потом вычитание, несколько простейших геометрических теорем. Потом можно будет оперировать все более сложными понятиями, и уже не только математическими, но и сравнительными категориями разумности, добра и зла. Так, по крайней мере, представлял себе первый разговор с людьми другого мира голландец Фройденталь, ученый, еще в двадцатом веке предложивший первый проект космического «разговорника», который и лег впоследствии в основу Программы.

Их лица оставались бесстрастными. Медленно текли минуты. Было очень тихо, тишина нарушалась лишь потрескиванием искр. Рисуя на песке математические символы, Олег все время ощущал на себе неподвижные взгляды. Стену непонимания, стоящую между ним и этими существами, пришельцами, кто знает из каких глубин Вселенной, он ощущал теперь уже почти физически, мучительно; он не мог преодолеть ее, он чувствовал, как останавливается перед нею его мысль. Это ощущение своей беспомощности становилось все болезненнее, острее; и он вдруг понял, что неимоверно устал, усталость навалилась, как многократная перегрузка, и даже в висках застучала кровь.

Олег встал. Сначала он продолжал смотреть на песок, боясь поднять взгляд, чтобы не встретить вновь это холодное, равнодушное, безразличное непонимание. Потом он все-таки оторвал взгляд от своих математических построений и посмотрел вперед, но уже никого не увидел.

Перед вездеходом вновь было розовое облако, в котором колыхались неясные тени. Облако сжималось, становилось гуще, и тени наконец исчезли в нем совсем, облако медленно поползло назад, к кораблю.

На блестящей поверхности звездолета вновь возник овальный проем, в который втягивалось облако, пока не исчезло совсем, и сейчас же проем исчез, не осталось никаких его следов, зеркальная поверхность была идеально ровной, словно отполированной.

Еще некоторое время земляне стояли молча. Потом Олег стер ботинком скафандра все свои математические записи.

— Я устал, — тяжело сказал он, глядя в сторону, — я неимоверно устал.

— И я тоже, — отозвался Андрей, как эхо. Медленно, к ногам словно были привязаны гири, они побрели назад, к вездеходу. Потом был долгий, бесконечный путь до «Надежды», во время которого ни один не проронил ни слова. А в кабине космокатера, устало поднявшись по трапу, Олег и Андрей увидели Димку, сидящего на полу и играющего разноцветными кубиками. Кубики были беспорядочно рассыпаны вокруг него — они были похожи на пестрый стремительный калейдоскоп, который не так давно стоял перед их глазами. Стена, глухая стена непонимания… Андрей вновь ощутил ее почти физически. И, тяжело опустившись в кресло, он вдруг представил эту стену словно бы воочию.

…Стена была невидима, но вполне реальна — мощная, непреодолимая стена, останавливающая мысль, мешающая ей пробиться на другую сторону. Стена уходила высоко вверх, тянулась и влево и вправо. Из-за того, что она была невидима, невозможно было измерить ее ширину. Может быть, кое-где ширина ее была совсем ничтожной, вероятно, в стене были даже и бреши, и надо только уметь их найти. Но найти их можно только на ощупь, затратив на это годы.

А что же они, стоящие по другую сторону этой стены? Какой кажется стена им? Пытаются ли они преодолеть ее со своей стороны или тоже начинают понимать тщетность попыток? Осталась ли у них надежда, что это все-таки возможно?..

За два часа до истечения предельного срока, не позже которого космокатеру следовало покинуть Электру, у Олега и Андрея надежды почти не осталось. Еще раз телекамера передала смонтированный Олегом фильм о Земле, на который был получен ответ — все тот же непонятный цветовой калейдоскоп. Потом, надеясь на то, что люди звездолета сумеют, быть может, расшифровать земной язык, понять его строй, сумеют ответить, командир «Надежды» долго повторял по радио один и тот же текст: краткое сообщение о Земле, землянах, о Двадцать девятой экспедиции, о маршруте «Надежды». Ответа на это — по крайней мере, такого, какого они ждали, — не последовало. Впрочем, экипаж звездолета тоже со своей стороны предпринимал попытки преодолеть стену непонимания. Еще дважды на экране наружного обзора вспыхивала фантастическая цветовая круговерть, и было еще несколько странных явлений. В какой-то момент Олег и Андрей вновь потеряли зрение, но вместо цветных пятен перед глазами была теперь абсолютная, непроглядная мгла. Потом некоторое время спустя вдруг вышли из строя все приборы «Надежды» и начали показывать что-то несуразное, невозможное. Затем приборы успокоились, и все вернулось на свои места. И наконец на экране уже с какой-то отчаянностью еще раз появились цветовые узоры, их неописуемая карусель продолжалась теперь гораздо дольше, чем прежде; и снова пристально, до боли в глазах вглядываясь в экран, Олег чувствовал, что стена непонимания становится все неприступнее.

Вновь, как и в предыдущих случаях, электронный мозг космокатера, проанализировав этот пестрый узор, дал ответ: никакой системы в изображении нет, уловить какую-то последовательность, смысл цветоряда невозможно, определению, толкованию он не поддается. Электронный мозг, безукоризненный, стремительный, лишенный человеческих эмоций и несовершенств, был, разумеется, прав. Он был прав и тогда, когда анализировал цветовой калейдоскоп, и теперь, когда оценил по приказанию Олега уже всю информацию о попытках установить с инопланетянами контакт и о них самих. Электронный мозг не нашел ни малейшей возможности для этого, не смог дать ни одной рекомендации для дальнейших действий. И теперь, собственно говоря, оставалось только одно: «Надежда», пополнив запас горючего, была готова к старту. Она доставит на Землю не только очередные материалы Двадцать девятой экспедиции, но и бесценную информацию о первой встрече человека с чужим разумом, доставит несколько рулонов проволоки с изображением чужого корабля, неведомо зачем оказавшегося на Электре, с изображением их самих… но и только.

— Ну, вот и все! — тяжело сказал Олег, обращаясь скорее к себе самому. — Можем упаковывать вещи.

Но Андрей, не отрываясь, смотрел в этот момент на экран наружного обзора.

В левом углу экрана, на самом горизонте Электры, вдруг появилась знакомая розовая дымка. Она приближалась к космокатеру стремительно, со скоростью, в несколько раз превышающей скорость вездехода. Когда до «Надежды» осталось около полусотни метров, плотное розовое облако опустилось и, коснувшись песка, вытянулось в ширину. Остановившись на месте, оно изменило цвет — теперь облако было ярко-красным. Спустя несколько мгновений окраска опять изменилась — теперь она была фиолетовой. Потом облако стало голубым, зеленым и наконец вновь ярко-красным.