Юрий Левин - Золотой крест

— Не сразу попадешь на такую удачу, как на текстильной фабрике. И как мы сообщим о себе тому мастеру?

— А почему не может получиться так, что он сам о себе даст знать?

— Если бы так получилось, лучшего и не надо.

Но тут произошло непредвиденное. Ни Кузнецова, ни Белоусова к работе не допустили. Им учинили допрос. Кто-то, видимо, донес на них.

Первым под конвоем увели Белоусова. Держали его не меньше трех часов и принесли на носилках избитого, окровавленного, с распухшим лицом.

— Саша, держись. Там бандиты самой высшей пробы, — с трудом выговорил он и потерял сознание.

Кузнецов с дежурным по бараку уложили друга на нары, укрыли бушлатом, сделали холодный компресс на голову.

Через несколько минут вызвали Кузнецова.

— Вы есть Кузнецов Александр Васильевич? — спросил через переводчика немец, одетый в новое суконное обмундирование.

— Так точно.

— Расскажите нам, как вы хотели сделать побег.

— Первый раз об этом слышу.

— А вы не притворяйтесь глупцом. Белоусов признался во всем. Мы ему сохраняем жизнь.

— Я хорошо знаю майора Белоусова. Знаю и то, что он никуда не убежит. У него сил не хватит. Что касается меня — это другой разговор. Я, может быть, и хотел бы вырваться отсюда, только не в таких условиях думать об этом...

— Почему?

— Человек я занумерованный. Мой номер значится во всех документах — одна причина. — Кузнецов пригнул палец. — Вторая причина: до фронта около тысячи километров, а немецкие кордоны кое-что значат. В-третьих, газета «Русское слово», пишет: сейчас бои идут под Москвой и на подступах к Волге. Москву вот-вот должны сдать. Немецким языком я не владею. Опух, голодный, без оружия... Причин очень много, и поэтому мысль о побеге я считаю утопией...

— Все это так, — не унимался фашист. — Рассуждаете вы логично. Но мы имеем точные сведения о вашем замысле.

«Неужели выдал мастер? — пронеслось в голове Кузнецова. — Тогда почему же его ни разу не упомянули? Нет, это не он. Кто же тогда?»

И уже вслух сказал:

— Сведения у вас ложные. И провокационными вопросами меня не взять.

— Ах, так! Ты еще способен на дерзость! — вскипел немец и резным, с затейливыми инкрустациями массивным стеком сшиб Кузнецова с ног. Его долго били. Из носа хлынула кровь, испятнавшая зеленую ковровую дорожку.

Допрос закончился строгим предупреждением: каждому, кто думает о побеге, грозит расстрел.

Неблагонадежных летчиков разъединили. Им пришлось работать в разных группах. Теперь они встречались очень редко. Окончательно обессилев, Белоусов сказал Кузнецову:

— Я, Саша, видно, не выдержу такого ада. Здоровье мое подорвано окончательно... А тебе надо бороться. Подбирай парня из тех, кто еще не отощал, и убегай. Убегай во что бы то ни стало.

«Бежать, конечно, надо во что бы то ни стало, — размышлял Кузнецов. — Иначе — каюк. Но в одиночку это немыслимо. Значит... Значит, надо искать верных, надежных людей».

И Александр вновь начал присматриваться к людям.

Стояла невыносимая жара. Духота разморила людей. Аркадий Ворожцов, командир бомбардировочного экипажа, широко разбросив руки, лежал на спине в тени густой березы. Рядом с лейтенантом сидели его боевые друзья — штурман младший лейтенант Иван Максимов и стрелок-радист старший сержант Геннадий Трахимец.

Максимов достал из кармана гимнастерки повидавший виды блокнот и тихо заметил:

— Давайте спишем еще один день войны.

— Спиши, Ваня, спиши, — согласился Ворожцов. — Все ближе к победе подвинемся.

Штурман раскрыл страницу блокнота, на которой был вклеен календарь на тысяча девятьсот сорок второй год, и, отыскав месяц июль, на четвертом числе поставил жирный крест.

— Итак, мы провоевали триста семьдесят семь дней, — подытожил он.

— Сколько провоевали — это известно, — заметил Ворожцов. — А ты лучше подсчитай, сколько дней нам еще воевать.

— Подсчитаю. Обязательно подсчитаю. Закончим войну с победой, выну книжицу и доложу: сколько дней, часов и минут провели мы на фронте, сколько пробыли в воздухе.

Друзья рассмеялись.

И снова стало тихо. Каждый думал о своем. Трахимец вполголоса запел мягким приятным тенором:

— Почему ты, Гена, не пошел в артисты? У тебя такой хороший голос?! — спросил Ворожцов.

— Та еще и не поздно, товарищ командир, — ответил Трахимец.

Помолчали.

Высоко в небе, застыв на одном месте, веселой трелью заливался жаворонок. Ворожцов заметил птицу и долго не выпускал ее из поля зрения. А жаворонок все пел и пел, то камнем падая книзу, то будто ввинчиваясь в небо.

Вот так же, бывало, Аркадий любил выходить на берег Ныши, что протекает через родную деревню Новый Ошмес в Удмуртии, и часами лежать в ароматных луговых цветах.

Жаворонок напомнил Аркадию Ворожцову забавную историю далеких детских лет. Как-то весной, сидя с самодельной удочкой на изогнутой почти до воды березе, он заметил на берегу одинокого дикого гуся. Распустив веером крыло, птица лежала на кромке берега, пряча голову в густой траве. «Наверное, заболел и отстал от своих? Или кто-нибудь подстрелил его?» — подумал парень и решил поймать гуся. Тот от испуга вскочил, торопливо заковылял вдоль берега и снова лег на бок.

Аркадий схватил гуся и внимательно осмотрел его. Из правого крыла сочилась кровь, густо покрасившая весь бок.

Гусь прожил у Аркадия Ворожцова более месяца, привык к нему, выздоровел. А когда стал досаждать своей шкодливостью, мать приказала:

— Зарежь неслуха. С ним нет никакого порядка в избе.

Аркадий взял топор, схватил гуся и вышел во двор. Стало жалко беззащитную птицу. Парень выпустил ее, и гусь, взмахнув крыльями, улетел.

Мать поворчала, поворчала и смирилась...

В это время из репродуктора, висящего на березе, донесся голос дежурного:

— Лейтенант Ворожцов, к командиру полка!

Высокий и статный офицер быстро вскочил, отряхнулся, привычно поправил пилотку, подтянул ремень, одернул гимнастерку, плотно облегавшую широкие покатые плечи, и уже на ходу скомандовал:

— Готовьтесь, товарищи, к очередному вылету.

На подмосковном аэродроме ни на минуту не прекращалась боевая работа. Экипажи дежурили круглосуточно. Одни отдыхали, другие несли фронтовую вахту.

Командир полка, начинающий полнеть майор, пожал руку Ворожцову и пригласил к столу. Перед ним лежала огромная карта, испещренная красными и черными треугольниками, стрелами, кружками.