Б Фортунатов - Остров гориллоидов. Затерянные миры. Т. 7

Вот в чем заключалась тайна Ниамбы!.. Здесь скрещивали негров с гориллой!.. И в руки подобного создания вложена винтовка!..

Сгорбившись и опустив вниз лицо, неуклюжим размашистым шагом гориллоид прошел до другого конца стены и снова повернул обратно. Очевидно, это был часовой.

Во взбудораженном от всего виденного мозгу Ильина затеснились, перегоняя друг друга, самые несообразные предположения. Если в руки подобного создания вложена винтовка французской армии, значит, он обучен обращению с оружием, и, конечно, это дисциплинированный солдат, потому что не может же быть, чтобы дикому зверю была дана в лапы такая опасная игрушка. Но этого мало. Раз налицо часовой, значит, имеется какая ни на есть воинская часть. И не служит ли окружающая Ниамбу тайна прикрытием опыта… (здесь Ильин невольно запнулся, не решаясь даже себе самому сформулировать вытекающий из предыдущего вывод)… прикрытием опыта создания армии из помесей человека с гориллой?! И следовательно, казармами для этих чудовищ являются виднеющиеся вдали ряды бараков?

Словно в ответ на его мысли, от бараков донесся сухой треск винтовочного выстрела, затем другой, третий. Через минуту стрельба возобновилась с неправильными длинными промежутками. Всего было сделано десятка полтора выстрелов, после чего все смолкло. Очевидно, в этих выстрелах не было ничего необычного, потому что мохнатый часовой продолжал мерно ходить вдоль стены, даже не оглядываясь в ту сторону.

Прошло с полчаса, а может быть, и больше. Ничего нового не происходило. Лежанье на суку начало делаться утомительным, и Ильин решил слезть с тем, чтобы немного спустя вернуться с биноклем и как следует рассмотреть, что делается вдали, у бараков. Выбрав момент, когда чудовищный часовой шел, повернувшись к нему спиной, Ильин быстро скользнул вниз по лестнице лиан и через минуту сидел в кресле у себя в комнате. Он чувствовал себя совершенно потрясенным.

Несомненно, в Ниамбе и должны были иметь место вещи из ряда вон выходящие. Он знал это, когда ехал сюда. Однако подобной истории он все-таки не ожидал.

Что правильны его предположения о попытке создать вооруженную силу из гибридов человека с гориллой, в этом он уже почти не сомневался. Но какой в этом смысл? Ведь нельзя же допустить, что подобные невероятные скрещивания можно будет поставить в больших размерах.

Итак, вот что означали слова в письме Идаева об успехе, который ему самому внушает ужас. Чего-либо особенно ужасного Ильин здесь пока еще не видел, если, конечно, отнестись спокойно к самому факту изготовления помесей человека с гориллой. Но все это было до последней степени дико, неожиданно и отвратительно.

Производить дальнейшие наблюдения в этот день уже не пришлось, потому что наступили сумерки, и утомленный впечатлениями дня Ильин лег очень рано.

Снова день неожиданностей.

Прежде всего, в лаборатории к Ильину подошел молодой человек в огромных, круглых в роговой оправе очках и обратился с приветствием на чистейшем русском языке.

Немного спустя Ильин вспомнил случайное замечание Дюпона, что в Ниамбе работает молодой русский ассистент, но в первое мгновение он от неожиданности немного растерялся и не сразу ответил на приветствие.

Молодой человек говорил не спеша и каждое слово произносил с необыкновенной отчетливостью. Оказалось, что он именуется Ахматовым Виктором Петровичем, что он работает уже три месяца в лаборатории профессора Кроза, в соседней комнате. Специальность же его — экспериментальная биология, и он очень рад познакомиться с Ильиным, в особенности, поскольку тот является его соотечественником. В общем, Ахматов сказал все, что полагается говорить при первой встрече, затем с той же отчетливостью откланялся и направился в свою комнату.

Может быть, так подействовали на воображение слишком необычные переживания последних дней, но вся эта коротенькая встреча, круглая, под машинку остриженная голова Ахматова, его огромные круглые очки и законченно округленные выражения оставили у Ильина впечатление чего-то не вполне реального. Словно всего этого и не было — ни Ахматова с его очками, ни Кроза, ни вчерашнего чудовища за стеной. Такое состояние продолжалось, вероятно, одно мгновение, потому что Ильин был абсолютно уравновешенный человек и не проявлял ни малейшей склонности к каким-либо мистическим переживаниям.

Но когда через несколько минут дверь лаборатории снова открылась, Ильину стало ясно, что он начинает сходить с ума… потому что Дюпон вошел в комнату, затворил дверь и, улыбаясь, протянул ему руку.

Должно быть, на физиономии Ильина выразилась крайняя степень изумления, так как Дюпон рассмеялся.

— Только, пожалуйста, не смотрите на меня как на покойника, — сказал он. — Могу вас уверить, что я не привидение и что на моих костях еще надето здоровое и свежее мясо.

Ильин пришел наконец в себя.

— Но каким же чертом вы сюда попали? — воскликнул он.

— Каким чертом? Черт здесь не при чем, а виновата, во-первых, кое-какая литература, которую я не умел как следует прятать, а во-вторых — капитан Ленуар. Дело, видите, в том… — механик уселся на стул, и его физиономия засияла. — До чего же я рад, что я вас вижу, и как это хорошо вышло, что и вас занесло в это проклятое заведение!

— Но погодите… — При мысли, что он наконец все узнает, Ильин почувствовал, что он не в силах сейчас выслушивать дружеские излияния. — Говорите толком: почему вы тогда как в воду канули там, в институте, и что за чертовщина творится у них здесь, в Ниамбе?

Дюпон подошел к двери, приоткрыл ее, заглянул в коридор, снова запер на ключ, затем бросил взгляд через окно в сад и, опершись обеими руками на спинку стула, принялся неторопливо докладывать:

— Прежде всего, имейте в виду, что говорить здесь можно спокойно, потому что эти две стены выходят в сад, а стену к Ахматову я только что хорошенько осмотрел, когда устанавливал около нее термостат. Стена плотная, и ни дыр, ни вентиляции в ней нет. В институте я влип, благодаря чьим-то длинным языкам. Думаю, что тут не было предательства, а только паршивая привычка болтать чего не следует.

Собственно, когда меня загребли, то вытащили из сундука всего-навсего несколько газет да брошюрок. В общем — так, ерунда, но в институте и этого не полагается, и после трех дней отсидки докладывают мне очень вежливо, что меня отправляют в Европу, а уж там, значит, разберут. Для меня это было дело неподходящее, потому что, надо вам сказать, у меня остались за океаном кое-какие делишки того же рода, и ехать туда мне не было никакого расчета. Поэтому настроение у меня немножко спало, когда вдруг приводят меня в кабинет начальника тамошней полиции, и рядом с ним, смотрю, в кресле капитан Ленуар, комендант Ниамбы.