Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов

— К вам,— посерьезнел Михал.— Тут, Максим Степанович, люди приходили. Говорят, что дело с доводкой опять не ладится. Приезжал Ковалевский — загорелись, прошло время — снова остыли.

— А именно?

— С конструкторами неразбериха. Одни и те же занимаются и текущими вопросами и опытными машинами. Силы, внимание распыляют.

Это была правда, и правда обидная. Подумалось: Ковалевского Шарупич вспомнил неспроста, и правильно, что вспомнил.

— Бывает, Сергеевич... Ладно, рассмотрим и порешим что-нибудь с директором.

— А может, зараз пройдем в конструкторокое и экспериментальный?

— Сейчас?

— А к чему откладывать?

Это было скорее требование, чем просьба, но тон, каким оно было высказано, понравился Сосновскому. Он достал из кармана портсигар, взглянул на листок с распорядком дня и взял Михала за локоть.

— Ну что ж, двинули…

В экспериментальном цехе — чистом, светлом, похожем на лабораторию, бригада сборщиков хлопотала возле опытной машины. Неподалеку, наблюдая за их работой, стоял начальник цеха — худощавый, седой, с постным, усталым лицом.

Заметив главного инженера и Шарупича, он издалека кивнул им, но с места не тронулся.

— Очередной даем! — показал на самосвал, когда те подошли.— Рождается в муках, как человек. Добро хоть, что не кричит.

— Зато мы пришли кричать,— сказал Сосновский.

— Чувствую. Начинайте. Шарупич, очевидно, и домой заявляется, только когда там неполадки. Сознайся, Михал Сергеевич.

Михал промолчал, не принимая шутки. Не поддержал ее и Сосновский.

— Плохи дела,— констатировал он.— Что будем делать?

— Работать,— флегматично ответил начальник цеха.— Вернее, ломать. Нам ломать надо, Максим Степанович! А как ты это делать будешь, если очередную деталь неделями, а то и месяцами приходится клянчить. Экспериментальная база вот как нужна! — Он черкнул себя по шее.— И я, вообще, создал бы ее одну во всебелорусском масштабе, так сказать. Чтобы база была базой, а не кустарной мастерской. Чтобы не только над очередным образцом можно было танцевать, а и разрабатывать проблемы перспективного автомобиля. Неважно, что знакомая дорога всегда кажется короче. Хватит, выросли, по-моему.

— Все это, возможно, и интересно,— разделил его мысли Сосновский, но увести себя в область общих рассуждений не дал.— Напишите в Совнархоз, обоснуйте. Но что делать нынче? Пока база будет создана, наши новые машины тоже устареют.

— Нажмите на цеха, которые производят для нас узлы,

— Нет, а сами вы что будете делать?

— Пусть выделенные конструкторы занимаются только опытными машинами.

— Я спрашиваю о вас.

Начальник цеха поднял недоумевающие глаза на Михала, чье присутствие, видимо, и делало Сосновского таким настырным, и неожиданно улыбнулся, как улыбаются близорукие люди — наивно, немного виновато,

— Понятно, товарищи, понятно. Я попросил бы, чтоб зашли завтра. А я тут еще раз обмозгую…

— Кстати, Димин передавал, что Ковалевский ставит этот вопрос в горкоме,— сказал Михал,— А там не больно попросишь подождать.

— Понятно…

Сосновский переглянулся с Михалом, и во взгляде, которым они обменялись, было согласие — какое-то легкое, желанное обоим.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Праздники бывали разные, но такого еще не было — завод чествовал свою зрелость. Необычность, значительность события сказывались и на общем настроении — все работали легко, весело. Но одновременно все с нетерпением ждали обеденного перерыва.

Едва прогудел гудок, как Лёдя, Кира и Прокоп оказались за воротами цеха. До заводской площади было порядочно. Хотелось попасть поближе к трибуне, видеть и слышать ораторов, и они побежали, немного стыдясь своего легкомыслия.

Рабочие на митинг валили дружно, и над площадью уже витали разноголосый гам, музыка. Но Кире поручено было выступать, и, ссылаясь на это, они пробрались в передние ряды.

— Смотри, не спутайся,— напутствовала ее Лёдя на прощание. — И о нас не забывай. Как вспомнишь, дотронься до кофточки. Никто не догадается, а мы поймем, ступай!

На обтянутой кумачом трибуне Лёдя увидела Ковалевского, директора завода, Димина, отца, Сосновского. Когда к ним поднялась Кира, Михал поставил ее перед собой, подле самых перил, наклонился и что-то зашептал на ухо. Кира, растерянно отыскивая глазами своих, кивнула ему в знак согласия, и краска стала проступать на ее щеках.

— Переживает,— сочувственно промолвил Прокоп, вытирая платком вспотевшие ладони.

— Она всегда так, покуда говорить не начнет,— успокоила его Лёдя,— так и в школе на уроках было.

— Ну, если собьется… Дам!

Вокруг покачивалось море голов — непокрытых, в платках, в кепках и шляпах.

Неизвестно как и откуда, сзади появился Евген. Обхватив Лёдю с Прокопом за плечи, еерьезно сказал:

— Сто тысяч, а! Вы представляете такую колонну? — и без всякой связи добавил: — Дора Дмитриевна предложила мне возглавить плавильное…

— Поздравляю,— бросил Прокоп, не спуская глаз с Киры.

— Же-е-нечка! — чуть не присела Лёдя,— Ну какой из тебя начальник?

— Вот я и кумекаю — какой?

— Ты даже командовать не умеешь.

— А ты думаешь, это главное?

Ему не успели ответить. Музыка словно захлебнулась. Как по сигналу, стал стихать людской гомон, и в наступающей тишине послышался рокот мотора. Он приближался, креп. Лёдя поднялась на цыпочки и повернулась к центральной аллее, куда теперь смотрели все.

К площади медленно приближался МАЗ-205. Густо-вишневый, с гирляндами цветов на кабине, с флажком и солнечными зайчиками на радиаторе. В кузове, приветствуя собравшихся на площади, ехали сборщики с заводским знаменем.

Их встретили рукоплесканиями. Оркестр грянул туш. Музыка и аплодисменты заглушили шум мотора, и Лёде почудилось, что самосвал тихо, как по воде, подплывает к трибуне.

— Красавец! — похвалил Евген, хлопая в ладоши.— Хотя немножко всё и помпезно. Любим мы это.

Из кабины вылез начальник сборочного цеха и четким, воинским шагом направился к трибуне. Был он подтянут и чуточку бледен. Лёдя, следившая за ним и каждым его движением, заметила, как дернулся у него кадык.

— Разрешите доложить, товарищи! С главного конвейера сошел стотысячный автомобиль,— отрапортовал он, подойдя к микрофону.

Его слова потонули в аплодисментах.

Все было торжественно, парадно: и рапорт начальника цеха, и открытие митинга, и государственные гимны. Лёдя вбирала это в себя, и душа у нее трепетала. Теперь она стояла между Прокопом и Евгеном, держа их под руки и приседая от наплыва чувств.

Ей снисходительно улыбались, но замечаний не делали, хотя считали не худо бы быть более сдержанной. Прокоп, хмурясь, поглядывал на Киру и старательно, подавая пример, аплодировал, будто опасаясь, чтобы кто-либо не превратил его праздник в потеху. Евген же вообще был охвачен