Джон Стейнбек - К востоку от Эдема

— Я ещё утром проснулась такая счастливая, — сказала Абра.

— Я тоже, — проговорил Ли. — И знаю отчего: тебя ждал.

— Мне тоже поскорее прийти хотелось, хотя…

— Я вижу, ты другая стала. Совсем взрослая. Что-нибудь произошло?

— Произошло. Я Ароновы письма сожгла.

— Он тебя обидел?

— Да нет. Просто не по себе мне было последнее время. Я же с самого начала старалась ему доказать, что никакая я не идеальная.

— Теперь тебе больше не надо никому ничего доказывать, достаточно быть самой собой. И от этого тебе стало легче. Правильно я говорю?

— Наверное, так оно и есть.

— Абра, ты об их матери знаешь?

— Да… Слушайте, Ли, я ещё даже пирожного не попробовала! — сказала Абра. — И пить ужасно хочется.

— Вот тебе чай… Тебе Кейл нравится?

— Нравится.

— Трудно ему сейчас. До краев и хорошим, и плохим напичкан. Его любой одним пальчиком…

Абра опустила голову.

— Он меня в Алисаль пригласил, когда распустятся дикие азалии.

Ли взялся за край стола и подался к ней.

— Я не собираюсь выпытывать, поедешь ты или нет.

— А я и не скрываю. Поеду.

Ли откинулся и сказал, глядя ей в лицо:

— Заходи почаще, не забывай нас.

— Мама и папа против.

— Я твоих родителей только раз видел, — сказал Ли язвительно. — Почтенная пара. Но понимаешь, родная, есть такие лекарства, которые на кого хочешь подействуют. Что если взять да и сказать им, что Арон только что получил в наследство сто тысяч. Как ты думаешь, поможет?

Абра кивнула с серьезным видом, хотя кончики губ у неё задергались.

— Думаю, поможет. Только не знаю, как им сказать.

— Дорогая, если бы я узнал такую потрясающую новость, я бы первым делом к телефону кинулся. На весь бы свет раззвонил. Боюсь только, неисправность на линии появится.

Абра кивнула.

— И вы бы сказали, откуда деньги?

— Э, нет! Секрет фирмы.

Абра взглянула на будильник, повешенный на гвоздь в стене.

— Ой, скоро пять! Мне надо бежать, — заторопилась она. — Отец болен. Я думала, Кейл пораньше со строевой придет.

— Заходи почаще, — сказал ей Ли вдогонку.

На крыльце Абра столкнулась с Кейлом.

— Подожди, я сейчас! — Он вошел в дом и бросил книги.

— Смотри, не растеряй её учебники! — крикнул Ли из кухни.

Надвигался зимний вечер. Порывистый ледяной ветер яростно раскачивал мигающие газовые фонари, и тени метались туда-сюда, как вспугнутые летучие мыши. Прохожие, спешащие с работы в тепло родного дома, прятали лица в воротники. Когда ветер утихал, с катка за несколько кварталов доносилась механическая музыка.

— Абра, подержи, пожалуйста, книги. Надо воротничок расстегнуть, а то голову отрежет. — Кейл нащупал крючки и вздохнул с облегчением. Он взял книги у Абры. Высокая пальма перед домом Берджесов гнулась под ветром, и её разлапистые листья с треском колотились друг о друга, а у закрытых дверей кухни протяжно, истошно мяукала кошка.

— Не получится из тебя хороший солдат, — заметила Абра. — Чересчур ты самостоятельный.

— Это мы ещё посмотрим, — сказал Кейл. — На что он способен, наш старый Краг-Иоргенсенс? Только дурацкие упражнения придумывает. А вот если на самом деле понадобится, и мне будет интересно, не хуже других буду.

— Пирожные были замечательные, — сказала Абра. Я тебе одно оставила.

— Спасибо, попробую. Вот из Арона настоящий вояка выйдет.

— Да, настоящий,.. и к тому же симпатичный, во всей армии такого не найдешь. Когда поедем азалии смотреть?

— Только весной.

— Давай пораньше. И еды возьмем.

— Пораньше дождь может быть.

— Дождь или ясно — всё равно поедем.

Абра взяла у него свои книги и вошла в калитку.

— До завтра!

Кейл не повернул к дому, а пошел дальше, в беспокойную мглу, мимо школы, мимо катка — крытой площадки с громыхающим механическим мелодеоном, и ни единого человека не было на льду. Старик — хозяин катка сиротливо сидел в будочке, задумчиво наматывая на указательный палец билетную ленту.

На Главной улице тоже не было ни души. Ветер гнал по тротуару обрывки бумаги. Из кондитерской Белла вышел полицейский Том Мик и зашагал рядом с Кейлом.

— Эй, солдат, застегнул бы воротничок. — заговорил он.

— А, это вы. Том, привет! Режет, проклятый.

— Что-то тебя последнее время не видать по ночам.

— Угу.

— Неужто исправился?

— Все может быть.

Том ужасно гордился тем, что умеет с самым серьезным видом разыгрывать людей.

— Похоже, зазнобу завел?

Кейл ничего не ответил.

— Слышал, будто твой братец годков себе надбавил и махнул в армию. А ты, выходит, у него девчонку отбиваешь?

— Выходит, отбиваю.

Тома разбирало любопытство.

— Уилл Гамильтон раззвонил, будто ты пятнадцать тысяч на фасоли заколотил. Верно это?

— Выходит, верно.

— Ты же малолетка ещё. Куда тебе такую кучу денег?

— А никуда. Сжег я их, — ухмыльнулся Кейл.

— Как сжег?

— Очень просто, взял спички — и готово!

Том пристально посмотрел Кейлу в лицо. — Поня-я-тно!.. Ну и правильно сделал. Бывай, мне тут заглянуть надобно. — Том Мик страсть как не любил, когда его разыгрывают. «Ишь, щенок паршивый, — пробурчал он, отойдя. — Шибко умный заделался!»

Разглядывая витрины, Кейл медленно брел по Главной улице. Интересно, где похоронена мать? Может, узнать и отнести ей на могилу цветы? Он усмехнулся. Страннее желание — или он просто дурачит себя? Салинасский ветер надгробный камень снесет, не то что букетик гвоздик. Ему вдруг почему-то вспомнилось мексиканское название гвоздик, кто-то, кажется, говорил ему, когда он был маленький. Их называют Гвоздиками Любви, а ноготки — Гвоздиками Смерти. И слово какое-то гвоздистое, острое — claveles. Пожалуй, лучше отнести на её могилу ноготков. «Я уже, как Арон, рассуждаю», — усмехнулся Кейл.

Зимняя стужа не отпускала. Уже давно прошли все сроки, а зима все тянулась — холодная, сырая, ветреная. «Во Франции палят из этих проклятых пушек, — толковали в народе, — а во всем мире погода портится».

Всходы в Долине были робкие, редкие, а полевые цветы так припозднились, что некоторые решили, что они не появятся вовсе.

Мы привыкли, что Первого мая, когда воскресные школы во всей округе устраивают в Алисале пикники, кусты дикой азалии, протянувшиеся там по берегам речки, уже стоят в полном цвету. Иначе и быть не может — так мы считали. Какой же это праздник без распустившихся цветов азалии!

Но в тот год Первое мая выдалось холодным. Ледяной дождь отбил всякую охоту к загородной прогулке. Прошло две недели, а в Алисале по-прежнему не распустилось на единого цветка.

Кейл не мог знать, что погода так подведет его, когда приглашал Абру за город в пору цветения азалий. Ему было неудобно откладывать поездку.

Их «форд» стоял в гараже у Уиндхэмов на ходу. Накачаны шины, два новеньких аккумулятора, чтобы сразу завести мотор. Ли должен был приготовить бутерброды и через день покупал особые булки, но потом это ему надоело и он бросил.

— Зачем откладываешь? — спросил он Кейла.

— Я же обещал показать цветущие азалии.

— А как ты узнаешь, когда они распустятся?

— У нас в школе два брата учатся, Силаччи. Они оттуда. Говорят, ещё неделю ждать, а то и дней десять.

— Смотри, как бы она вообще не лопнула, твоя вылазка.

Здоровье Адама постепенно улучшалось. Он уже шевелил левой рукой и начал понемногу читать и с каждым днем — все дольше.

— Вот когда устаю, буквы расплываются. А так — прекрасно вижу. Хорошо, что я очки не заказал, от стекол зрение только портится. В жизни на глаза не жаловался.

Ли довольно кивал. Он съездил в Сан-Франциско, привез оттуда пачку книг и, кроме того, выписал множество оттисков различных публикаций. Он перечитал все, что написано об анатомии мозга, и теперь прекрасно разбирался в симптомах и осложнениях тромбоза и вообще в патологических изменениях мозговой деятельности. Он изучал предмет и расспрашивал знающих людей с таким же упорством, с каким в свое время изловил, разделал и проанализировал ивритский глагол. Поначалу доктора Г. С. Мэрфи раздражала настырность слуги-китайца, но потом раздражение уступило место искреннему уважению к его любознательности, и он начал относиться к нему едва ли не как к ученому коллеге. Он даже брал у Ли новые журналы и оттиски статей с сообщениями о диагностике и лечении таких заболеваний. «Этот китаеза побольше моего знает о кровоизлияниях в мозг, — заявил он однажды доктору Эдвардсу. — И наверняка не меньше вас». В голосе его прозвучало деланное недовольство и скрытое восхищение. Медики терпеть не могут, когда непосвященные лезут в тайны их профессии.