Джин Уэбстер - Загадка «Четырех Прудов»

Глава IV

Загадочный призрак

Я проснулся рано и поспешил одеться, сгорая от нетерпения сойти вниз и поведать о моем последнем ночном открытии по поводу Моисея. Моим первым порывом было разбудить весь дом, однако, взвесив более трезво, я решил подождать до утра. Теперь я был рад, что поступил так, ибо в восточные окна струился солнечный свет, свежий ветерок доносил птичий щебет, благодаря чему жизнь казалась более веселой штукой, нежели это было прошлой ночью, и дело о призраке приняло определенно курьезный оттенок.

Привидение, переносящее жареных цыплят по воздуху, вон из дома, на крыльях ветра собственного изготовления, нравилось мне своей оригинальностью мышления. После моего полночного открытия я был почти уверен, что смог бы опознать призрака, а, припомнив, как мастерски Моисей вел и руководил охотой, я решил, что он умнее, чем полагал Рэд. Я спустился вниз, внимательно глядя и держа ухо востро, готовый к дальнейшим откровениям. Задачи, которые ставила моя профессия, никогда не приводили меня к размышлениям о сверхъестественном, так что весьма эфемерное занятие травлей призрака благоприятно отличалось от сугубо материалистических деталей моего недавнего дела о подлоге. Я нашел то, что Терри назвал бы отвлекающим средством.

Было еще рано, – ни полковник, ни Рэднор пока не появлялись, – но Соломон подметал ступеньки галереи, и я обратился к нему. Вначале, когда я завел речь о призраке, он был довольно уклончив, уловив мой скептицизм, но, в конце концов, заговорил:

– Одни говорят, что привидение – это женщина, на которой один из Гейлордов должен был жениться когда-то давно, но не женился, и она зачахла и умерла. А другие говорят, что это черный человек, которого один из них засек до смерти.

– А ты как думаешь, кто это? – спросил я.

– Видит бог, масса Арнольд, я ничего такого не думаю. Как бы нам не влетело от них обоих. Когда один дух становится беспокойным, он как будто подстегивает остальных. Им так скучно лежать в могиле в одиночестве, что они с ума сходят без компании. А когда они не могут добраться друг до друга, они хватают людей. Человек, который водится с привидениями, масса Арнольд, уже никогда не станет самим собой. Он становится немного не в себе, как Моисей.

– Так вот что произошло с Моисеем? – осторожно продолжил я. – Он водится с привидениями?

– Моисей таким уродился, но я думаю, возможно, именно это произошло с его матерью, а он заразился от нее.

– То, что призрак стащил курицу вчера вечером, довольно необычно, не правда ли?

– Похоже, у призраков, как и у людей, свои шутки, – только и сказал Соломон.

За завтраком я пересказал то, что видел прошлой ночью, но, к моему возмущению, и Рэднор, и мой дядя восприняли это спокойно.

– Моисей – всего лишь бедный придурковатый парень, но честнейший человек, – заявил полковник, – и я не позволю делать из него злодея ради твоего развлечения.

– Возможно, он и честный, – настаивал я, – но все-таки он знает, что сталось с той курицей! Более того, если вы осмотрите дом, то обнаружите и другие пропажи.

Полковник добродушно рассмеялся.

– Если то, что Моисей шатается по ночам, вызывает твои подозрения, тебе придется привыкнуть к подозрениям, ибо они останутся с тобой до конца твоего пребывания. Я знаю случай, когда Моисей ночевал в лесу из-за того что бегал три ночи напролет, – в нем столько же звериного, сколько человеческого; но это ручной зверь, и тебе не стоит его бояться. Если бы ты последовал за ним и его свертком прошлой ночью, то я думаю, что ты совершил бы чрезвычайно странное открытие. У него есть свои собственные маленькие развлечения, которые не вполне соответствуют нашим, но ввиду того, что он никому не причиняет вреда, какой смысл беспокоиться? Я знаю Моисея лет тридцать, и ни разу на моей памяти он не сделал зла ни одному человеческому существу. Такое можно сказать далеко не о каждом белом.

Я не стал продолжать разговор с полковником, однако позже я предложил Рэду продолжить наше расследование. Он засмеялся точь-в-точь как его отец. Если мы начнем изучать все фантазии, которые приходят в голову неграм, то у нас будет дел по горло, был его ответ. Я оставил эту тему до поры до времени, будучи тем не менее убежден, что Моисей и привидение тесно связаны друг с другом, и решил в дальнейшем присматривать за ним, во всяком случае, в той мере, в какой возможно присматривать за таким скользким типом.

Во исполнение этого замысла, я в первое же утро воспользовался тем, что Рэд и его отец были заняты с хирургом-ветеринаром, который пришел лечить больного жеребенка, и прогулялся по направлению к заброшенным хижинам.

Это был сырой, по виду малярийный, участок, хотя, очень возможно, что в прежние времена, когда земля была осушена, он был довольно пригодным для здорового обитания. Прямо перед хижинами в низине располагался самый большой из четырех прудов, давших плантации ее имя. Остальные три пруда, расположенные на верхних пастбищах, использовали для водопоя скота, содержали в чистоте и не позволяли растениям в них обитать. Но нижнему пруду, заброшенному подобно хижинам, было дозволено выходить из берегов, пока, наконец, тростник и водяные лилии не окружили его плотным кольцом. Пышно разросшиеся ивы склонялись над водой и почти заслоняли солнечный свет.

Над этим прудом двумя рядами растянулись хижины, расположившиеся у подножия склона, на котором стоял «большой дом». На мой взгляд, их было не меньше дюжины, сложенных из бревен и состоящих по большей части из одной большой комнаты, хотя у некоторых имелись чердак и грубая пристройка с односкатной крышей с тыльной стороны. Между рядами проходила ведущая к центру усадьбы, окаймленная лавровыми деревьями тропинка; учитывая то, что деревья не подстригали уже много лет, они давали довольно густую тень. Прибавьте к этому, что одна-две крыши провалились вовнутрь, на нескольких дверях не было петель, во всех двенадцати хижинах не имелось ни единого оконного стекла, и вы легко поймете, отчего это место породило столь мрачные фантазии. Я удивился тому, что полковник не снес домики, – они не служили воспоминанием о минувших днях, которые сам я желал бы сохранить.

На влажной земле, где тень была наиболее густой, отчетливо проступали отпечатки ног (некоторые были оставлены босыми ногами, другие – ботинками), однако я шел по ним не больше одного ярда, не будучи уверенным, что это не наши собственные следы с прошлой ночи. Я заглянул в каждую хижину, но не нашел в их наружности ничего подозрительного. Конечно, я не вскарабкался ни на один из полудюжины чердаков, поскольку лестниц не было, и поблизости – ни намека на приставную лестницу. Однако открытые люки, которые на них вели, были так густо затянуты паутиной и грязью, что казалось невероятным, чтобы за все эти годы кто-нибудь сквозь них пролез. Не обнаружив признаков обитания, будь то человеческого, или потустороннего, я, наконец, повернул к дому, философски пожав плечами и подумав, что ночные причуды Моисея-Кошачьего-Глаза – не моего ума дело.

В последующие несколько дней, находясь в передней части дома, мы слышали лишь слабые отголоски волнения, хотя я считаю, что главной темой разговоров между неграми, и не только в «Четырех Прудах», но и на соседних плантациях, был призрак, как прошлый, так и нынешний. Эти первые дни я провел в знакомстве с моим новым окружением. На ферме преимущественно занимались выращиванием лошадей, и полковник держал хорошо укомплектованную конюшню. В мое распоряжение была предоставлена верховая лошадь, и в сопровождении Рэднора я исследовал большую часть долины.

Мы наведывались в несколько домов по соседству, но чаще всего останавливались в одном конкретном доме, и причину я понял довольно быстро. «Мэзерс Холл», увитое плющом, беспорядочно нагроможденное строение из красного кирпича с белым орнаментом, частично в колониальном, частично в староанглийском духе, было расположено примерно в миле от «Четырех Прудов». В усадьбе прожили три поколения Мэзерсов, подрастало четвертое. Семья была огромной и состояла в основном из девочек, которые вышли замуж и переехали в Вашингтон, Ричмонд или Балтимор. Однако летом все они возвращались, привозя с собой своих детей, и дом становился средоточием веселья для окрестностей. Оставалась всего одна незамужняя дочь – девятнадцатилетняя Полли – самая бессердечная и очаровательная юная особа, которую мне, на свою беду, когда-либо приходилось встречать. Как это, должно быть, случается с детьми в большой семье, Полли была совершенно избалована, тем не менее ее очарования это нисколько не умаляло.

Во время моего приезда говорили, что, отказав всем мужчинам округа, достигшим брачного возраста, она теперь пытается сделать выбор между Джимом Мэттисоном и Рэднором. Была ли эта статистика преувеличена, не скажу, но как бы то ни было множество других претендентов на ее благосклонность молчаливо вышли из игры, и состязание явно продолжалось между этими двумя.