Арчибальд Кронин - Юные годы

— Ты заметил, Роберт, — шепнул он мне уже вполне благодушно, — этих двух дам слева. Очень элегантные. А какое чудесное солнце! Ни за что в мире я бы не упустил такой прогулки.

Когда мы подошли к входу на выставку, где были временно установлены деревянные вертушки, дедушка с напыщенным видом предъявил два бесплатных пропуска, которыми запасся у Мэрдока. Нет, он был положительно неисправим.

Выставку устроили в очаровательном местечке — это был самый красивый и самый большой сад в графстве; а сегодня он выглядел и вовсе празднично: полосатые, красные с белым тенты натянуты над экспонатами, палатки для выставки семян и садовых инструментов, а на площадке устроено кафе под открытым небом; городской оркестр, расположившийся вокруг фонтана, играл тихий вальс. Подстриженные газоны и тенистые деревья, яркие одежды женщин, малиновые с золотом мундиры оркестрантов, звуки музыки и плеск фонтана, мягкий говор благовоспитанных людей — от всего этого дедушка буквально расцвел. Он с наслаждением шагал по мягкой зеленой траве. Ноздри его раздувались.

— Всю жизнь любил водиться со знатью, Роберт. Это моя стихия.

Он поклонился нескольким особам, которые явно в первый раз его видели; он же, нимало не смущаясь, продолжал, прихрамывая и тихонько напевая, обозревать собравшихся.

— Красиво, очень красиво. — От волнения кровь, видимо, ударила ему в голову. Он вел себя пристойно и сдержанно, однако ему стало казаться, что это празднество устроено в его честь. — Взгляни-ка! Это там не миссис Босомли?

— Нет, это не она. — Он теперь вечно всех путал: «дальнозоркость», которой он так гордился, исчезла навеки.

— Ну, неважно, все равно славная женщина. Мы попозже подойдем к ней и побеседуем. А теперь покажи мне гвоздики Мэрдока. Всю жизнь любил гвоздики. И потом я хочу знать, получит ли он премию.

Облегченно вздохнув, я повел его. Вдали я заметил Алисон и ее мать, но сейчас мне очень хотелось избежать встречи с ними. Мы вошли под тент, где было полно цветов, выращенных в оранжереях фруктов и отборных овощей. Шотландцы ведь известные садоводы. В одной из палаток были выставлены розы, изумительные по оттенкам и аромату; в другой — массы душистого горошка благоухали столь же нежно, как нежны их лепестки. Мы полюбовались пушистыми персиками в корзиночках, великолепной спаржей, перевязанной голубой ленточкой; гроздьями сочного мускатного винограда; гигантской тыквой, которая, казалось, вот-вот лопнет под напором собственного сока. Дедушка рассматривал экспонаты с величайшим удовольствием, изображая из себя строгого ценителя; лицо его стало багровым, так как под парусиновым тентом было необычайно душно и жарко. Видя, как он доволен, я устыдился своих опасений и порадовался, что не лишил его такого развлечения.

Наконец, мы добрались до выставки гвоздик. Здесь, среди довольно большой группы людей, любознательно и с большим вниманием разглядывавших огромный букет стенда, мы заметили Кейт и Джейми с маленьким Люком. Немного позже из киоска, отведенного для участников выставки, вышел Мэрдок с мисс Юинг. Старику было приятно видеть все семейство в сборе. Он пожал всем руки, даже сынишке Кейт, которого дружески назвал «Роби». Затем, оглядев окружающих и как бы благосклонно приобщая их к нашим семейным тайнам, он шепнул Мэрдоку, но так, чтобы слышали все:

— Ну-с, каков приговор, мой мальчик? Получили мы медаль?

Мэрдок с гордым видом кивнул на стенд.

— Посмотри сам.

К центральному букету чудесных гвоздик необычного нежно-желтого оттенка с розовато-лиловыми по краям лепестками была приколота карточка с золотым обрезом, на которой чернилами, еще не успевшими высохнуть, было написано: «Серебряная медаль Бауэрса за лучший экспонат цветов. Мистеру Мэрдоку Лекки, питомник Далримпла и Лекки, Драмбак».

— Они ничуть не хуже Александры, — поспешила пояснить мисс Юинг. — Мы очень довольны.

Хотя Мэрдок и получил серебряную медаль, честолюбие его было не вполне удовлетворено. Но для дедушки это не имело значения. Для него медаль была медалью. Лицо его стало багровым.

— Мэрдок, я горжусь тобой. Ты и меня прославишь. И разреши мне первому воткнуть в петлицу твой замечательный цветок…

Он протянул руку, вытащил из букета гвоздику, оборвал стебель и воткнул цветок в петлицу.

Это было так характерно для нашего старика, и хотя Мэрдок был не очень-то доволен его выходкой, но цветок в петлице был последним штрихом, довершившим облик дедушки. Он с улыбкой оглядел всех нас и пошатнулся.

— Проводите меня туда, где будут раздавать призы. И учтите: я вовсе не устал. Просто я посижу там и подожду, пока выдадут нам медаль.

Когда он уселся в соломенное кресло на лужайке, в тени высокой акации, поближе к оркестру, а рядом с ним сели Кейт и Джейми, я почувствовал, что на какое-то время могу снять с себя бремя ответственности, и, воспользовавшись случаем, сбежал. Дедушка не вспомнит обо мне по крайней мере в течение получаса; он уже взял сынишку Кейт к себе на колени и спрашивает его со слабой снисходительной улыбкой:

— Послушай, Роби, а помнишь тот день, когда мы ходили с тобой кататься на пруд?

И уже пересекая лужайку, я услышал пронзительный голосок мальчика:

— Не надо про коньки, дедушка. Ты лучше расскажи мне про зулусов.

Я бесцельно блуждал под тентами, однако исподтишка не переставал взглядом искать моих друзей. Рейд на следующей неделе уезжал на юг Англии, а Алисон и миссис Кэйс следом за ним, через несколько дней; свадьбу решено было отпраздновать без всякого шума в Лондоне в конце месяца. Как ни странно, мне стало еще тяжелее, когда я узнал, что после нашей последней встречи Алисон чудесно пела в зале святого Андрея. Глубоко обиженный, чувствуя себя уже покинутым, я избегал своих друзей, но попрощаться с ними все-таки нужно.

— Почему такой трагический вид, Роби. Вам следовало бы гордиться успехами Мэрдока.

Миссис Кэйс стояла рядом с Рейдом неподалеку от оркестра; на ней была широкополая шляпа из мягкой соломки, отделанная белым, и она смотрела на меня из-под полей со своей легкой усмешкой — чуть менее иронической, чем в последнее время.

— А разве у меня трагический вид? — вздрогнув, заикаясь, спросил я. — Мэрдок не получил золотой медали.

— Да как же он мог ее получить, — заметил Джейсон, — когда я вот уже сколько месяцев потихоньку растил тыкву в оконных ящиках?

— Дорогой мой мальчик. — Темные глаза миссис Кэйс смеялись. — Ты совершенно прав. И все-таки будь повеселее, ну самую чуточку.

Я неуклюже попытался оправдаться и тихо сказал:

— Как же вы хотите, чтобы я улыбался, когда дорогие мне люди уезжают.

Рейд покачал головой.

— Жизнь пренеприятная штука, Роберт. А что если ты пойдешь с нами и съешь клубники со сливками? Мы через полчаса должны встретиться с Алисон в кафе.

— Да, приходите, — сказала миссис Кэйс. — Мы будем там в четыре.

— Отлично.

Они пошли своим путем, а я повернулся и, остановившись под ближайшим тентом, долго рассматривал пучок пастернака. Я терпеть не мог пастернака и, собственно, вовсе не интересовался им. Мягкая ирония, прозвучавшая, несмотря на искреннюю дружелюбность, в тоне Джейсона, внезапно заставила меня посмотреть на себя как бы со стороны, глазами других. О боже! Какой я был дурак! Ничего-то я не знал о жизни, не понимал в ней самого главного.

Я жил в мире мечты и был жертвой собственной фантазии. Хорошо еще, что я удержался и не предстал перед ними полным идиотом.

Без пяти четыре я направился к кафе.

И тут, пробираясь сквозь толпу, я вдруг увидел Кейт: она махала мне издали, оттуда, где сидел дедушка. В ее жестах было что-то столь повелительное, что я, забыв про все свои беды, стремглав бросился к ней.

— Дедушке стало плохо, — задыхаясь, сказала она. — Я послала Джейми за доктором, но ему все хуже и хуже. Сбегай в сторожку у ворот и вызови по телефону кеб.

Окруженный несколькими добрыми самаритянами, старик лежал на траве, по которой всего час назад он так гордо шествовал. Он лежал на боку, согнувшись, одна рука была скрючена, точно ее свело. Широко раскрытые глаза смотрели в одну точку, рот был перекошен. Он едва дышал. Седые волосы разметались. Страшное, печальное зрелище — поверженный Лир после ночной грозы. Хотя я мало понимал в болезнях, я догадался, что у него удар, и опрометью бросился в сторожку. В это время как раз стали раздавать призы. Оркестр, завершая намеченную программу, грянул в заключение — и это похоронным звоном отозвалось у меня в ушах — «Боже, спаси короля».

Воскресенье. Близится полночь. На сей раз ошибки быть не может: старик умирает. Это чувствуется в атмосфере комнаты, где я сижу у его постели; чувствуется в атмосфере спящего дома, даже в ночи, за его пределами. Весь день ждали развязки, и все вели себя соответственно: Мэрдок и Джейми разговаривали с папой внизу приглушенными голосами; Кейт шикала на своего сынишку, который громко кричал, играя в мяч на заднем дворике; бабушка ходила на цыпочках и пекла гору лепешек. Это называется «ждать конца», и семейство отправилось спать с чувством почтительного разочарования: и как еще только этот старик «тянет», ведь у него было три удара, один за другим, доктор Галбрейт предупреждал, что он недолго проживет. Никто не стал возражать, когда я попросил разрешения провести с ним ночь; все признали за мной это право — я ведь так привязан к нему, да это и удобно: кому же хочется лишать себя ночного сна.