Арчибальд Кронин - Юные годы

Наконец мы с Алисон сели в поезд, отправлявшийся в Ардфиллан. Совершив этот небольшой переезд, мы с вокзала помчались на пристань и, пробравшись среди наваленных грудами бочек и кругов каната, исхлестанные дождем и свежим морским бризом, сели на пароход северо-английской железнодорожной компании «Люси Эштон», который курсировал между Ардфилланом и Арденкейплом. Поблуждав по палубе и заглянув в машинное отделение, мы, наконец, присмотрели местечко с подветренной стороны кают-компании, сравнительно защищенное от дождя. Вскоре где-то внизу зазвонил колокол, убрали канаты, завращались красные лопасти, разрезая воду, и суденышко, дрожа и сотрясаясь, отчалило от дебаркадера.

Стараясь держаться так, чтобы нас не окатывало водой, которую ветер из-за угла швырял в нас, я с тревогой нагнулся к Алисон:

— Если тебе здесь плохо, мы можем сойти вниз.

Ветер и дождь исхлестали щеки Алисон; темно-синий берет, который она натянула на самые глаза, казалось, был расшит алмазными каплями.

— Нет, мне здесь нравится. — Она говорила громко, перекрывая свист ветра, и улыбалась мне. — К тому же я вижу голубой просвет.

И в самом деле. Проследив за ее указательным пальцем, я тоже заметил просвет в рваных облаках; за ним через несколько минут показался другой. Едва осмеливаясь дышать, мы смотрели, как два голубых пятнышка слились, стали расширяться и постепенно теснить серую массу. И тут к нашему восторгу появилось солнце, горячее и ослепительное. Вскоре все небо очистилось, палуба стала быстро высыхать, и от нее пошел пар. Теперь уже ясно: обычное чудо нашего северного климата, и вот пожалуйте — великолепный день.

— А барометр-то у Язона оказался верный! — в восторге воскликнул я.

Алисон горячо согласилась со мной.

— Но, Роби… пожалуйста, не называй его Язоном. — Она помедлила. — Мама терпеть не может, когда мы так его зовем. У него ведь красивое имя.

Мы прошли на нос, наш пароходик с красными трубами вышел на простор широкого залива и скользил теперь под ярко-синим небом между высокими холмами; время от времени он останавливался у причала какой-нибудь деревеньки, чтобы принять груз раннего картофеля или взять на борт арендатора с двумя-тремя овцами, которых тот вез на рынок. Как чудесно было ехать с Алисон, просто находиться подле нее. Мы стояли у поручней, и когда она поворачивалась, то невольно задевала меня. Радость, надежда наполняли меня, я был в экстазе, на вершине блаженства.

В Арденкейпл, находящийся в верхней части Лоха, мы прибыли около часу дня. Мысль, что мне предстоит провести целых три часа вместе с Алисон в этом чудесном уголке, приводила меня в восторг. Волнуясь — уж очень мне хотелось, чтобы все было, как надо, — я поспешил вместе с ней к единственному отелю — «Большому Западно-Шотландскому», который возвышался, претенциозный и запущенный, среди нескольких выбеленных известкой домиков крошечной деревушки.

В холодном холле, где гулял ветер и были развешены огромные оленьи рога, нас встретила официантка, пожилая внушительная особа в белоснежном переднике. Она торжественно провела нас в длинную холодную столовую, где мы оказались единственными посетителями. Зал был увешан оленьими головами, бычьими рогами и гигантскими рыбами, которые глазели на нас с полированных стен. На буфете стояла жалкая закуска — жилистая баранина и точно вылепленная из воска картошка; формочки бланманже, бледного и дрожащего; острый сыр и размякшее печенье. Шотландец-метрдотель, с длинной белой бородой и клетчатым пледом через плечо, стоял в отдалении; завидев нас, он по-кельтски презрительно бросил что-то на наш счет официантке, которая с суровым видом стояла теперь у нашего столика.

— Можно у вас позавтракать?

— Сезон еще не начался. Она может подать только холодный завтрак за четыре шиллинга шесть пенсов с человека.

Из опасения, как бы чего не испортить, я уже готов был уступить этому бесстыдному вымогательству, как вдруг Алисон шепнула мне:

— А тебе в самом деле здесь нравится, Роби?

Я вздрогнул и покраснел до корней волос. У меня хватило храбрости лишь покачать головой.

— Мне здесь тоже не нравится. — Алисон спокойно встала и, обращаясь к ошеломленной официантке, заметила: — Мы передумали. Нам что-то расхотелось завтракать.

Не обращая внимания на огорченную женщину и на метрдотеля, который тотчас бросился к нам и стал нас уговаривать остаться, она с решительным видом вышла из отеля. А вслед за ней и я.

Перейдя через дорогу, Алисон заглянула в тихую деревенскую лавчонку и, внимательно изучив все, что там имелось, упросила лавочника отрезать ей шесть кусочков ветчины. Пока он резал, сна ходила по лавке: там взяла пару яблок, тут — спелые бананы, плитку молочного шоколада и две бутылки чудесного напитка, подкреплявшего меня в детстве: «Богатырского пунша» Барра. Вся эта снедь стоила около двух шиллингов шести пенсов; нам положили ее в коричневый бумажный пакет, чтобы удобно было нести.

Запасшись едой, мы стали подниматься в гору по дорожке, которая пролегала через рощицу молодых лиственниц, уже начинавших краснеть. Мы шли все дальше и дальше вдоль берега речки, пробираясь сквозь густую чащу папоротника и кусты дикой азалии; наконец мы вышли на поляну, за которой начинались вересковые заросли. Когда-то здесь было поле, но сейчас оно заросло орляком; ограда, сложенная из камней, защищала его от ветра. Через поле бежал ручеек, который затем водопадом низвергался в водоем из окаменелой смолы, окаймленный белым песочком. Берега его поросли высокой травой, среди которой попадались примулы, склонявшие головки до самой воды, так что лепестки покачивались на ней, точно маленькие кораблики. Все здесь располагало к теплой дружеской беседе, дышало уединением.

Мы выбрали место посуше и сели на траву, прислонившись к ограде возле водоема; вокруг нас покачивались зеленые султаны молодого папоротника-орляка. Позади вставали горы, а внизу, точно зеркало, лежал Лох со стоящим на якоре игрушечным корабликом, на котором мы сюда приплыли. Солнце заливало нас. Раскрасневшись от удовольствия, я с готовностью бросился опускать бутылки в быстрый поток, а Алисон сняла макинтош и стала готовить завтрак.

Из свежего хлеба, деревенской ветчины и масла были приготовлены бутерброды — лучше их я ничего никогда не ел. А запивали мы шипящим прохладным «Богатырским пуншем». Алисон заставила меня съесть почти все бананы. Мы едва перемолвились словом, но, когда кончили завтракать, Алисон улыбнулась мне своей загадочной улыбкой.

— Ну разве здесь не лучше, чем в этой старой гостинице?

Я только кивнул, понимая, что, если бы не ее спокойствие и решительность, мы еще мучились бы там и сейчас.

Удовлетворенно вздохнув, Алисон сняла берет, закрыла глаза и прислонилась головой к камням.

— Как здесь хорошо, — сказала она. — Так бы и заснула.

Во всем ее здоровом молодом теле ощущался покой. Ее волосы, казалось, всегда несколько всклокоченные, длинные полосы с искорками, в беспорядке рассыпались по плечам, обрамляя ее уже успевшее загореть лицо. На нежную, нагретую солнцем кожу падала тень от опущенных ресниц, казавшаяся совсем черной рядом с крошечной родинкой на щеке. Белая блузка ее была раскрыта на груди, обнажая упругую линию шеи. На верхней губе, словно роса, блестели капельки пота.

И, как не раз уже со мной бывало, мне стало и страшно и радостно.

— Тебе неудобно, Алисон. — Я с трудом глотнул воздух и, подвинувшись к ней, подложил свою руку ей под голову.

Алисон не стала возражать; она лежала, предаваясь блаженному отдыху, глаза ее были по-прежнему закрыты, губы слегка улыбались. Через минуту она прошептала:

— До чего же громко стучит у тебя сердце, Роби. Мне кажется, по всей округе слышно.

Какое начало для объяснения! Но почему же я ей ничего не сказал? И почему, почему не сжал ее в объятиях? Увы, то была трагедия моей чрезмерной невинности! Слишком я был прост и слишком неловок. К тому же я был так счастлив, что не смел шевельнуться. Язык у меня точно прилип к гортани; поддерживая ее головку, я задыхался от любви; щека моя касалась ее щеки, я чувствовал ее глубокое мерное дыхание, такое глубокое, что даже ее пояс из лакированной кожи слегка поскрипывал. Солнце щедро заливало нас своим светом, нагревая жесткую материю ее юбки, и запах шерсти смешивался с ароматом тмина. В воздухе была разлита мягкая истома; откуда-то снизу, из леса, словно эхо, доносилось кукованье кукушки.

В неудержимом восторге я, наконец, прошептал:

— Вот об этом я мечтал в тот вечер, Алисон. Чтобы быть с тобой вместе. Всю жизнь.

— А если пойдет дождь, как тогда?

— Ну что такое дождь, — пылко начал я. — Пока мы…

И запнулся. Алисон открыла глаза и искоса кокетливо смотрела на меня. Воцарилось молчание. Тогда она решительно выпрямилась и села.